толпу.
— Алешка? Господи ты боже мой.— Это голос тети Дуси.
— Я так и знал.— Это говорит Ларискин отец. И еще я слышу за спиной гитару.
— Гражданка Филимонова,— оборачивается дядя Карасев,— никого близко не подпускать. Продавца направьте в отделение.
Дежурный по отделению милиции надел фуражку, слушает доклад дяди Карасева. Кажется, наш участковый говорит очень громко, а я ничего не слышу.
— Садись,— предлагает дежурный.
— Садись же,— подталкивает меня дядя Карасев.
— Ну, на крышу ларька лазил?— улыбается дежурный.
— Лазил,— говорю я.
— Когда?
— Ночью.
— Ах, ночью,— почему-то радуется дежурный.— Значит, темной ночью?
— Темной,— соглашаюсь я.
— А зачем?
— Не скажу.
— Ах, не скажешь! Очень интересно.
— На шухере стоял?— подмаргивает мне дядя Карасев.— Кто с тобой еще был?
— Никого. Я один лазил.
Дежурный привстал, приблизил лицо, спрашивает медленно:
— Так зачем? Для чего? Ты можешь объяснить?
— Не скажу.
— Очень все забавно,— откидывается на спинку дежурный и обмахивается фуражкой.
За дверью шум, голоса. Врывается заплаканная продавщица, за ней бледная Нонка, Лева, Женька и еще ребята. Дежурный фуражку на голову, встал:
— А ну-ка все посторонние, прошу выйти.
— Алешенька, как же так,— не слушает его Нонка.— Я не посторонняя, я сестра его.
— Хорош у вас братец.
— Да, хорош,— наступает Нонка.— За что вы его?
— Он вместе с нами на крыше спал,— галдят ребята.
— Он не виноват.
— А ну-ка, шагом марш, мелюзга. Товарищ Медведев, вывести посторонних,— приказывает он одному из милиционеров.
Лева не отступает, за барьер ухватился:
— Мелюзга, мелюзга… У нас Советская власть…
— Марш отсюдова,— кричит дежурный.— Товарищ Медведев, отставить газету! Исполняйте! А вы, барышня, останьтесь,— обращается он к Нонке.
Милиционер всех выпроводил и опять уселся в дверях, уткнувшись в газету. Мы с Нонкой сидим рядом, напротив продавщицы. Нонка локтем глаза вытирает, носом шмыгает.
Дежурный рассадил нас. Нонку — к продавщице, а я сижу один. Рассматриваю милицию. Нехорошо здесь. Стены зеленые, скамейка какая-то липкая.
Продавщица объясняет, что у нее украдено, и при этом на меня посматривает.
— Так,— шелестит дежурный бумагой и тоже на меня смотрит.
— Похищен ящик конфет.
— Конфет «Мишка»,— подсказывает продавщица.— Ну, с кем был? Куда дел?
— Не брал он ваших конфет,— вскакивает Нонка.— Понимаете, не брал.
— Товарищ Медведев, проводите барышню.
— Никуда я не уйду,— упрямо говорит Нонка.— Отпустите брата, тогда уйду.
— Вот составим протокол, потом дело передадим следственным органам. Там разберутся,— обещает дежурный.
Потом дежурный спрашивает, кто наши родители, где они сейчас. За меня отвечает Нонка:
— С отцом давно не живем. А мама сейчас в больнице.
— Это верно, мать в больнице у них,— подтверждает дядя Карасев.— Она прачка.
Дежурный пальцы под фуражку, поскреб затылок.
— Так, так. А на что же вы живете?
— Нам с маминой работы профком помогает,— говорю я, вкладывая в это слово какую-то весомость, солидность.
— Ане воруешь?— щурится дежурный. И опять вмешивается дядя Карасев.
— Такого за ним не наблюдалось, мальчишка в акурате. Мать у них женщина строгая, уважаемый человек.
Я чувствую, что вот-вот заплачу. Дежурный, задумавшись, на часы-ходики смотрит. Потом встает, мне руку на плечо положил:
— Ну, теперь скажи нам всем, Алеша, что же ты делал на крыше ларька? Вот и сестра послушает.
— Да, скажи всю правду, Алеша,— просит Нонка.
— На окно смотрел,— решаюсь я.
— На чье?
На Ларисино. Шатрова ее фамилия.
— Это из двенадцатой квартиры, что ли? Такая с косичками. Она?— припоминает дядя Карасев.
— Угу.
— И чего тебя туда занесло?— пожимает плечами дежурный.— Непонятно.
Я молчу. Слышно только, как тикают ходики. Милиционер Медведев смеющимися глазами из-за газеты смотрит, Нонка на коленях юбку разглаживает, хмурится и улыбается:
— И как же вы не поймете, товарищ начальник. Продавщица перестала всхлипывать, фыркнула в ладонь.
Дежурный обиделся.
— А чего же тут понимать? Если человек смотрит в чужое окно, значит с какой-то целью.
Дядя Карасев долго разминает в пальцах папироску, хмыкает, головой крутит:
— Да, серьезное дело. Там такие косы…
— А-а-а,— вдруг осенило дежурного.— Так бы сразу и сказал, а то молчит и молчит.
— Нам можно идти?— спрашивает Нонка и берет меня за руку. Дежурный пожимает плечами, на дядю Карасева смотрит.
— Что с вами делать? Идите уж. Товарищ Карасев, оградите палатку от посторонних.
За дверью — топот, гвалт. И вдруг врываются Бахиля и Жиган. В горстях у них конфеты «Мишка». Торжествуя высыпали на стол дежурному.
— Вот, товарищ начальник,— показывает на меня Жиган,— на крыше у него под матрацем нашли.
Кажется, еще громче затикали ходики, слышно, как скрипит портупея на плечах дежурного.
— Алешенька, как же так?— Это шепчет Нонка.
— Вот вам и профком,— медленно тянет дежурный. Дядя Карасев фуражку тискает, в пол смотрит:
— Да, история…
И тут я заплакал. Нонка гладит мою голову, сама всхлипывает:
— Ну, не реви. Эх, Алеша, Алешка. Как же теперь мама?
— Кто тут самый старший?— слышу я срывающийся голос девочки. Это Лидочка Рыжик. Выбила локтем у милиционера Медведева газету, шагнула к барьеру и сразу к дежурному:
— Задержите вот этих двоих!— показывает она на Бахилю с Жиганом.— Я все из окна видела. Вы ему подсунули под матрац конфеты. Вы! Вы!
Жиган за Бахилю скользнул, божится:
