внутренний, всполошенный рывок полковника — под взлетевшими веками, в бездонности зрачков буйно плеснулся растерянный мимолетный ужас, как заблесненная щука в озере.
Полковник справился с собой, прикрыл глаза, сухо спросил:
— Я, вероятно, не совсем понял. Поясните.
— Охотно, — склонил голову Ланге, — я имел в виду тактику подготовки ваших десантников. Излишняя жестокость, аскетизм быта и дисциплинарный прессинг, взваленные вами на нацменов, однородность нацсостава в боевых формированиях — это палка о двух концах. Неизвестно, каким и кого она ударит на Кавказе. Вы не снисходите до заигрывания? Напрасно. Не пробовали проиграть возможность нацрастворения вашего перекаленного материала в аборигенах после заброски в тыл? Либо бунта, резни своих командиров в случае их сопротивления бунту?
— А вы застрахованы от подобного? — ледяным тоном осведомился Осман-Губе.
— Я? — удивился Ланге. — Естественно, застрахован. Стопроцентно. Я избавляю своих от побудительных причин к бунту, стерилизую бунтарские бациллы роскошью, свободой, демонстрацией немецкого порядка и изобилия. Мои ведь не нюхали подобного под большевиками. Каждым из моих будет двигать на Кавказе не страх, не какой-то мифический долг перед рейхом, который вы безуспешно вколачиваете в своих. Я уповаю на самый мощный стимул — животную зависть, порожденную увиденным.
Даже если мы сейчас не завоюем Кавказ, каждый из выпускников Мосгама автоматически превратится в нашего пожизненного пропагандиста. И эта отрава будет разлагать Советы до конца без наших малейший усилий. К тому же подчеркнуто равное положение каждого нацмена в моих группах создает у них иллюзию тотального равенства в рейхе.
Кстати, ефрейтор Четвергас, прибалт, описал в доносе два любопытных факта. Осетинец Засиев, тот самый, что послужит для вас подопытным кроликом, стал хаять Сталина. Грузин обещал набить ему физиономию за это. А мой переводчик Румянцев обозвал их за свару дерьмовыми абреками. Вечером я беседовал с грузином и осетином. Мы детально обсудили деловые качества товарища Сталина, отметили его преимущество и авторитет перед Черчиллем и Рузвельтом, но не оставили без внимания его жестокость, патологическую русификацию малых народов. После чего я публично, перед строем, лишил Румянцева половины месячного жалованья за оскорбление «дерьмовыми абреками».
Я больше чем уверен: мои аборигены видят сейчас безмятежные сны и мечтают перенести порядки рейха на Кавказ. Что касается «неумеренных карманных денег»… Пусть себе тешатся, закупают все, на что упадет жадный глаз. Это ведь все остается в рейхе, станет дополнительным стимулятором верности. Не возьмет же с собой в десантный выброс аккордеон мой художник Магомадов. Туземцу ужасно понравилась эта игрушка.
Ланге отрывисто засмеялся, потянулся.
— Однако я заговорил вас, коллега. Надеюсь, вы простите мою болтливость и менторский тон? Мы, арийцы, несносные хвастуны, любим распускать павлиний хвост перед свежим человеком. Завтра рано вставать. Доброй ночи.
— Вы что-нибудь знаете о цели вызова к рейхсфюреру? — осторожно осведомился Осман-Губе о главном, что не давало покоя весь день.
— Вероятно, уточнение наших функций перед главным делом, — пожал плечами, устало потер лицо Ланге. — Паргайгеноссе Гиммлер обожает жевать уже разжеванное. Со мной уже детально побеседовал Канарис, с вами, вероятно, Кальтенбруннер, тем не менее…
Лежа с открытыми воспаленными глазами, в которых клубилась чернота, Осман-Губе с изводящей сумасшедшей тоской осознал непосильность своей роли: быть большим немцем, чем сами немцы. Он так и не стал им. Второсортность убивала их — «унтерменшей», «хиви», — волею судеб вкрапленных в рейх уже много лет. В свои пятьдесят полковник казался старцем, его давно бы вышвырнули за ненадобностью, не подвернись теперь нужда в специалистах по Кавказу. Что ж, надо пользоваться хоть этим.
Спазмы сдавили горло, Осман-Губе зажал рот — из груди вырвался глухой лающий звук, похожий на кашель. И Ланге, услышав его сквозь сон, успел холодно подумать, что старик, наверное, протянет недолго в том прессинге событий, которые предстоят. Он ведь хочет быть национал-социалистичнее самого Шикльгрубера.
К рейхсканцелярии прибыли за полчаса до назначенного срока. Почистили щеткой мундиры, размяли затекшие ноги, прошли тройную проверку.
Ровно в шестнадцать их пригласили в кабинет. Гиммлер пожал им руки, цепко оглядел каждого, заговорил напористо, без пауз:
— Вас достаточно инструктировали Канарис и Кальтенбруннер. Уточним лишь ваши миссии на Кавказе. У вас разные функции, но единая цель: взорвать изнутри тыл Кавказа. Эта идея фюрера построена на блестящей психологической стратегии — исламский национализм в качестве рычага. Ислам — молодая, прагматично-жестокая религия, она все эффективнее противостоит дряблому российскому христианству. Ислам вырабатывает в каждой двуногой особи здоровый первобытный инстинкт: мир создан лишь для правоверных, все остальные — неверные. Этот постулат пригоден нам до определенной поры. Национальные легионы для Кавказа мы создаем в основном из исламских пленных: калмыков, балкарцев, чеченцев, ингушей, узбеков, туркменов, татар.
Эта молодая зубастая свора ждет лишь сигнала: ату. Мы сознательно и терпеливо разжигали их честолюбие и зависть в лагерях Мосгама и Симферополя. Немецкий порядок, чистота и сытость воспалили в них ностальгию по немецкому раю. В тылу они станут проповедовать его, приближая нашу победу.
Ланге почувствовал, как его затопляет щекочущий восторг — оценили!
— Впрочем, — продолжил Гиммлер, — дозированная строгость и умеренный аскетизм симферопольского образца тоже необходимы, как составные части общей подготовки. Полагаю, не следует противопоставлять одну методику другой, как это пытаются сделать некоторые излишне бдительные докладчики рейхсфюрера.
Ланге скосил глаза. Нижняя челюсть Осман-Губе едва заметно вздрагивала, костистое лицо непривычно обмякло, глаза увлажнились.
— Полковник Губе…
— Да, мой рейхсфюрер! — вырвалось у Османа-Губе. Он вытянулся, весь обратившись в слух.
— Мне положительно аттестовал вашу работу Кальтенбруннер. Извольте повторить общую схему ваших действий на Кавказе.
— Прибытие в лагерь в районе Армавира, несколько дней подготовки. После десантирования в горы Чечни встретиться с агентурой, нащупать и овладеть связями, ведущими в советские учреждения. Вербовка совслужащих, партийных работников, офицеров НКВД. Сбор информации через них, создание оппозиционных групп в недрах Советов, подготовка их к действиям в час пик.
— Я удовлетворен, — склонил голову рейхсфюрер. — Слушаю вас, Ланге.
— Выйти на штаб Исраилова, детально изучить масштабы и возможности повстанцев, их формирований. Взять управление ими в свои руки и готовить восстание для захвата власти в горах. Выявить наиболее важные стратегические объекты: заводы, скважины, резервуары с горючим — и обеспечить их сохранность до подхода наших войск. В случае отступления русских перекрыть Веденскую и Шатоевскую дороги, ведущие в глубь гор, истреблять отступающих.
Гиммлер удовлетворенно, долго кивал, представив происходящее: так будет!
Размягченно оглядел Ланге, на которого возлагалась главная задача, — молод, способен, честолюбив. Переведя взгляд с абверовца на Осман-Губе, стал итожить встречу:
— Господа, прошу не забывать о тактической стороне дела: использование национального фактора. Вы должны культивировать в каждой особи историческое и этническое превосходство над другими, но ориентировать всех на одно: лишь Германия спасет мир от хаоса. Наш общий враг — славянин. Это тупое и мстительное животное, не по праву владеющее гигантскими пространствами. Оно подлежит поголовному истреблению с учетом германских нужд в рабочей силе. Здоровье и жизнь сотен тысяч русских баб и детей должны интересовать нас лишь в той степени, в какой они способны копать противотанковый ров для Германии, вскармливать германских свиней, чистить наши нужники и удобрять своими телами германские
