респектабельный набор аравийского нувориша, чье состояние перевалило за миллион.
Неподалеку изнывала на солнцепеке халупа с облупленными стенами, с оконцем, затянутым бычьим пузырем. Старика, хозяина халупы, отправили на день к дальнему родичу, пузырь заменили на дырчатое стекло и пристроили к нему аппаратуру. Из старика перед этим выудили кое-что о владельце особняка и его прислуге.
Теперь начиналось дело, его последний этап.
Паломник подошел к калитке и звякнул медным кольцом. Пот заливал лицо, и он в который раз вытер его нависшим краем капюшона. Холстина успела просохнуть, его собственная соль наждаком царапнула кожу.
За калиткой зашаркали по асфальту чувяки, открылось оконце, замаячило старческое лицо.
— Кто ты? Что тебе надо? — спросил привратник по-арабски.
— Позови хозяина, — велел паломник.
— Зачем он тебе?
— Для него есть радостная весть.
— У хозяина хватает радости без таких, как ты.
Окошко захлопнулось. Паломник снова звякнул кольцом. Окошко распахнулось гораздо быстрее, чем в первый раз.
— Ты не боишься быть назойливым перед этими воротами? — гневно проскрипел привратник. Увидел иссеченное морщинами, залитое потом лицо под капюшоном. «Чужак издалека — потеет. Совершил хадж», — определил наметанным глазом привратник.
К ногам паломника упала медная монета.
— Иди напейся. За это дадут кувшин воды, — раздалось из окошка. И оно захлопнулось.
Паломник звякнул кольцом в третий раз. Квадратное дупло в калитке разверзлось рывком. Паломник опередил ярость привратника, уже открывшего рот:
— Оставь ее себе и прими еще.
На крашеное ребро окошка рядом с монетой привратника лег, маслянисто блеснул золотой кружок.
— Отвези сына Керима к дорогому лекарю сегодня же. От ржавого гвоздя может начаться заражение крови.
— О Аллах! — оторопело выдохнул старик — хаджи щедр и всезнающ. — Кто ты, из какой земли совершил хадж?
— Зови хозяина, — через силу сказал гость. Он задыхался, захлебывался зноем. — Ему привезли салам и маршал из Стамбула, с улицы Хайяма.
— Я позову его, потерпи, — засуетился старик, зашаркал к особняку, прикрыв окошко в калитке.
Паломник прислонился к горячему камню забора. Стал опускаться на корточки — не держали ноги.
Когда вышел Саид-бек, он сидел, завесив капюшоном лицо.
— Что у вас на улице Хайяма? — спросил Шамилев.
— Ты сильно изменился. — Из-под капюшона мазнул по лицу и погас под грязной тряпкой цепкий взгляд.
— Я вас не знаю, — брезгливо уронил хозяин и повернулся, чтобы уйти.
— Мудрецы из аула Унцукуль говорили на годекане:[10] прежде чем сказать «не знаю», пошарь в памяти своего рода. Там найдешь все, — глухо и странно посоветовал паломник по-аварски.
— У меня мало времени, — остался у калитки Саид-бек. «Унцукуль… О Аллах, когда это было? Откуда этот… знает Унцукуль и аварский?»
— Время — деньги, говорят суетливые и жадные глупцы. Мустафа-бей тоже любит обменивать время на деньги. Теперь судьба не даст ему больше такой возможности.
— Какой Мустафа-бей? При чем здесь я?
— Владелец антикварного магазина с улицы Хайяма.
— Я не знаю никакого Мустафы, — отрезал хозяин особняка, напитываясь неистовой безотчетной тревогой.
— Несколько дней назад ты приятно провел время в его обществе. Убедись, — не вставая, подал снизу вверх, фотографию сидящий под забором.
— Кто вы? — глянув на снимок, помертвел Саид-бек.
— Мустафа отравлен, — через силу, с отвращением к этой улице, зною, разговору сказал паломник.
— Отравлен?
— Его вскрыли и обнаружили яд.
— Зачем мне это знать?
— Турецкая полиция и английское консульство сбились с ног в поисках отравителя. Мустафа был известным торговцем и агентом Интеллидженс-сервис в Стамбуле. Ты об этом знал.
— При чем здесь я?
— У нас находится стакан с остатками отравленного вина. На нем отпечатки его и твоих пальцев, — терпеливо пояснил зловещий гость, снова вытер капюшоном лицо.
— Моих? Кто-то из нас сошел с ума!
— Подумай, что будет с тобой, если негативы, где ты пьешь с Мустафой, и стакан попадут в руки турецкой полиции и английской разведки. Тебя раздавят. Эти стены не спасут.
— Но это не я! Мы пили его вино, из его подвала… Я не травил Мустафу! — взревел хозяин особняка.
— Не кричи, — поморщился паломник. — Конечно, не ты. Травили Мустафу мы, когда ты уехал. Но стакан и снимки — это приговор тебе.
— Пойдемте в дом… Здесь не место, — справился с собой хозяин.
— У меня мало времени, — усмехнулся под капюшоном гость.
— Кто вы?
— Скажем так: лицо, заинтересованное, чтобы Германия правила миром.
Саид-бек коротко дернул рукой, и из рукава, лизнув воздух синеватым языком, выскользнуло лезвие кинжала;
— Ты подохнешь под этим забором, если…
— Не шевелись! — хлестнул придушенной командой гость. — Медленно, спокойно убери его… не дергайся.
В голосе пружинила властная сила, ей невозможно было не подчиниться. Саид-бек разжал ладонь, и кинжал втянулся в рукав.
— Твой идиотский темперамент мог стоить тебе жизни, — с лютым гневом прошипел гость. — Тебя держат на мушке вон из того окна. Неужели трудно сообразить, почему я жарюсь на этой песчаной сковородке, а не иду к фонтану во дворе?
— Что вам надо от меня? — измученно спросил Саид-бек. Его взгляд намертво, гипнотически приклеился к стеклянному квадрату в глиняной стене развалюхи, стоящей напротив.
— Наконец разумный вопрос. Нам нужны твои прошлые связи на Кавказе. Большевики приговорили тебя заочно к расстрелу в двадцать втором за организацию восстаний в Чечено-Ингушетии и Дагестане, вместе с Джавотханом Муртазалиевым. Тогда ты умел работать.
— Но послушайте… — взмолился перехваченным горлом Шамилев.
— Жарко! — задыхаясь, злобно выдохнул гость, потер грудь. — Да или нет?
— У меня… нет выбора.
— Было бы глупостью оставлять тебе выбор. И зачем? Германия уже владеет Европой. Скоро овладеет миром. На твое имя в берлинском банке будет положено сто пятьдесят тысяч марок. Это больше того, что ты получил от турок и Интеллидженс сервис. Неплохо доишь европейские разведки, Саид-бек. Через три дня ты должен быть в Стамбуле.
— Но я не успеваю! Необходимо закончить здесь…
