защищать Аникета, рискует подвергнуть свою страну нападению римских войск. Непостоянный, как все варвары, царь решился погубить Аникета и выдал римлянам тех, кто искал у него спасения» (34б, III, 47– 48).
Два свидетельства. Одно — о событии на западном берегу моря до возвышения Митридата, другое — на восточном после его падения. Точно так же, несомненно, на протяжении столетий не прекращали пиратскую деятельность и другие черноморские народы.
Борьба за свободу мореплавания велась в Черном море постоянно с тех пор, как на его берегах стали возникать государства. Но она редко бывала успешной. Археанактиды не могли защитить своих купцов от посягательств разбойничьих племен, и в том же году, когда их сменили Спартокиды, афиняне посылают свой флот под командованием Перикла, чтобы навести порядок на южных берегах моря. Эта самая древняя известная нам попытка обуздать понтийских пиратов была завершающей частью планомерной борьбы Перикла за свободу морей. Сначала он собирает в Афинах общегреческий конгресс, где рассматривается и вопрос «о море — чтобы все могли плыть, не опасаясь нападения» (26е, 17). Второй его шаг — на восток: он перегораживает Херсонес Фракийский «укреплениями и заграждениями от моря до моря, ликвидировав таким образом набеги фракийских разбойничьих шаек, нападавших на Херсонес» (26е, 19) и восстановив судоходство в Проливах. Вероятно, не только фракийских. Херсонес всегда был притягателен для любителей легкой наживы. Милетский тиран Гистией, например, на восьми лесбосских триерах занял позицию в Бизантии и захватывал все идущие из Понта грузовые суда, кроме судов подвластных ему городов. Есть мнение, что и «укрепления и заграждения» на Херсонесе Перикл не строил, а лишь восстановил стену, возведенную задолго до него Мильтиадом в бытность его тираном Милета и постоянно разрушаемую фракийцами. Третий, последний шаг Перикла — опять на восток: «Он приплыл и в Понт с большой эскадрой, пышно разубранной, выполнил все, о чем его просили расположенные здесь греческие города… соседним же варварским племенам и их царям и властителям он показал, как велико могущество Афин, решающихся спокойно и без страха плыть, где им вздумается, и подчинивших себе все море. Синопцам он оставил тринадцать кораблей под начальством Ламаха и воинов под начальством тирана Тимесилая» (26е, 20)[40]. В. П. Бузескул не без основания считает, что Перикл посетил и местности за Синопой вплоть до Пантикапея — житницы Афин (72, с. 81).
О периоде между походом Перикла и экспедициями Эвмела сведений не сохранилось, однако свидетельство Ксенофонта о характере танцев местных племен приводит к малоутешительным выводам. О самих этих экспедициях тоже ничего не известно, хотя косвенные данные могут прояснить отдельные детали. Основной торговый путь пролегал вдоль фракийских берегов, поэтому нетрудно догадаться, на что были направлены усилия боспорских царей. Даже если мореплаватели избирали более короткий путь — от южного берега Тавриды к Пафлагонии, они не могли не столкнуться с таврами. Еще в первой половине I в. Мела писал, что они «пользуются ужасной славой, и нравы у. них самые дикие, они обычно убивают и приносят в жертву чужестранцев» (21, II, 1). Возможно, конечно, что Мела использовал здесь более ранние источники, например Геродота, но нельзя исключать и того, что он передает рассказы очевидцев. Область тавров начиналась сразу за Феодосией, но главной ареной их деятельности были воды Балаклавской бухты. Это место было выбрано не случайно: именно здесь расходятся пути кораблей, плывущих на запад или юг. Ни одно судно не могло миновать Сигнальную бухту.
Вот с этим-то племенем и должен был столкнуться Эвмел в первую очередь. «Можно полагать, — рассуждает И. Б. Брашинский, — что боспорский царь нанес таврским пиратам сокрушительный удар, который надолго если и не прекратил полностью, то во всяком случае существенно ослабил их разбойничью деятельность. В этом отношении, как кажется, показательно, что Страбон говорит о морском разбое тавров в прошедшем времени…» (71, с. 129). Могло быть, конечно, и так. Но могло — иначе: тавры успокоились на время, чтобы потом возобновить разбой в не меньших масштабах. Предположение о том, что и Херсонес если не боролся с пиратской деятельностью тавров, то по крайней мере был всегда начеку и не спускал с них глаз, подтверждается обычно строками дельфийского декрета 194 г. до н. э., повествующими о захвате в плен дельфийских священных послов каким-то южнокрымским племенем и о выкупе их херсонесцами (71, с. 129, 131)[41]. Этим племенем могли быть, скорее всего, именно тавры, так как трудно предположить, с одной стороны, что архифеория плыла кружным и опасным путем, вместо того чтобы использовать более короткий, приводящий прямо к цели (и к таврам), а с другой — что тавры позволили бы кому-нибудь совершать подобные действия в водах, зарезервированных ими для собственной деятельности. Кроме того, именно тавры были ближайшими соседями херсонесцев. Тот факт, что во II в. до н. э. скифы, захватившие низовье Тираса и Борисфена, оккупировали полуостров только до Таврских гор, также может свидетельствовать о том, что они ожидали встретить (или встретили) более сильное сопротивление, чем прежде. А ведь выход к морю был центральным пунктом программы Скилура.
В связи с деятельностью тавров нельзя упускать из виду и еще одно обстоятельство. Хотя прямых свидетельств нет, трудно предположить, что они не использовали прямой путь через Понт и не появлялись в районе Проливов и у северных берегов Малой Азии, где располагались два богатейших города, лидировавших в посреднической торговле, — Синопа и ее колония Гераклея Понтийская. Возможно, сфера их пиратства включала всю западную часть моря, а в период поздней античности понтийские пираты проникали в Средиземное море, так же как киликийские — в Черное. Одним из первых свидетельств о проникновении средиземноморских пиратов в Понт (мы вправе предположить и обратный процесс) следует признать упоминание Плутархом эпизода войны Лукулла с Тиграном — когда Лукулл «взял Синопу и во время преследования бежавших к своим судам киликийцев увидел лежавшее у берега изваяние, которое киликийцы не успели дотащить до корабля» (26д, 23). Среди пиратских эскадр, тревоживших берега Понта и Вифинии, могли быть и тавры. Эти эскадры были столь многочисленны, что местные правители оказались не в силах обуздать их набеги, и против них действовал объединенный флот нескольких государств. Найденная в Танаисе надпись, повествующая о восстановлении свободы мореплавания у берегов Малой Азии, свидетельствует об участии в кампании танаисского флота. Возможно, он был усилен флотами Боспора Киммерийского и Колхиды: мимо их берегов он мог пройти только при наличии разрешения, а ввиду всеобщей заинтересованности в успехе предприятия получить подкрепления. И все же «пиратство на Черном море не утихает до конца существования Боспора» (82б, с. 93).
В Азовском море оно должно было значительно ослабнуть после включения меотских областей в состав Боспорского царства. Но еще столетие спустя некоторые племена выводили в море свои челны. В надписи рубежа III и II вв. до н. э. упоминается пиратское меотское племя сатархов, или сатархеев, возможно, ситтакенов Страбона. «Сатархи, — пишет Мела, — не знают таких величайших зол, как золото и серебро; торговлю они осуществляют путем обмена вещами. Из-за суровой и очень продолжительной зимы они живут в подземных укрытиях, пещерах и подкопах, одевают все тело и даже лицо, оставляя незакрытыми только глаза» (21, II, 1). Казалось бы, люди, равнодушные к золоту и серебру, должны вести благонамеренный образ жизни, да и Мела ни слова не говорит о пиратских наклонностях сатархов. Но однажды из земли Неаполя Скифского извлекли сильно поврежденную каменную стелу. Из того, что сохранилось, удалось разобрать, что это посвятительная надпись Ахиллу некоего Посидея, победившего сатархейских пиратов.
Текст сразу заставляет вспомнить самый крупный черноморский остров Левку — «Белый». Расположенный в 35 км от центра дунайской дельты и окруженный грядой рифов, он был широко известен в древнем мире как место погребения Ахилла. На нем никогда никто не жил, единственной его постройкой был храм Ахилла, а единственными обитателями — жрецы этого храма. Днем к его северному и восточному берегам приставали корабли, привозившие богатые дары, устраивались поминальные игры. При северо- восточных ветрах остров был отрезан от мира: его западный и южный берега обрывисты, а в остальных местах якоря переставали держать дно. Ахилл считался наряду с Диоскурами покровителем плавающих в Понте. Поэтому нетрудно представить, сколько даров скапливалось на острове. Каждый грек или эллинизированный варвар почитал за величайшее счастье оказать помощь святому месту, если даже она была сопряжена с опасностью для жизни. В их честь высекали почетные декреты, а сами они оставляли посвятительные надписи.
Учитывая все это, многие склонны считать, что надпись Посидея как раз и повествует о таком рейде. Но есть ряд сомнений с точки зрения географии. Могли ли полудикие сатархеи, ведущие меновую торговлю, иметь корабли, достаточно мореходные для того, чтобы дважды пересечь Понт в широтном направлении? Зачем им понадобилась столь далекая и опасная экспедиция, да еще через надежно охраняемый пролив,
