такую же триаду с Воданом и Донаром, как Луг — с Огмой и Нуаду.
Ирландцы превыше всего ставили богиню войны Маху, но не меньшим авторитетом пользовались у них Бодб Дерг («красный» сын Дагды), Немайн, а также Морриган, в чьем имени ясно проглядывает «мора» — смерть. Их почитали и на континенте. Во времена цезарей позади кельтских армий пронзительно скрипели колесами по лесным дорогам или немилосердно громыхали по мощеным длинные обозы со скарбом. На них восседали дети и женщины, всегда готовые оказать помощь раненым или предать проклятию отступающих и бегущих. Это «стрекало», игравшее по существу роль заградительного отряда, действовало безотказно. А впереди войска летела незримая Морриган (будущая фея— волшебница Моргана), сулившая или победу, или славную гибель…
по-видимому, в то время, когда германцы составляли единую общность с кельтами, те и другие почитали военного бога Геса, изображавшегося в виде пса. Римский поэт I века Лукан охарактеризовал его как «гневного», но имя это, как ни странно, означает «добрый», так что Гес — в некотором роде тезка Дагды и Добребога. Он был покровителем омелы и жрецов этого священного растения. Культ Геса возник в районе, где впоследствии вырос город Гессен, хранящий имя этого бога, и продержался до 724 года, когда миссионер Бонифаций (Винфрид), в поте лица добивавшийся чести быть причисленным к лику святых, срубил последний посвященный Гесу могучий дуб, клейменный молотом Тора и вырезанным на стволе именем бога— пса. Оно было написано в латинизированном виде: Hesus, и это породило массу ошкбок и недоразумений. Хесус, Эсус, Эсар — как только его не называют! А между тем достаточно отбросить латинское окончание… Жертвы, приносимые Гесу, подвешивались на дубах, но известно, что на алтаре этого бога также закалывали первого захваченного в бою пленника: это приносило удачу. Вполне возможно, что Гес и кафирский Гиш — одно и то же лицо: оба они боги войны. А некоторые черты характера роднят их с Га— сто — вероятным потомком Геса — и… Радегастом. Известен, например, германский вождь Радагес, осаждавший в 404 году Флоренцию. Тогда «гес» -то же самое, что «гаст» или «гощь»…
Сходный, но еще более тщательно разработанный (или лучше сохранившийся) пантеон военных богов имели славяне. Богемско— моравский Ладон приносил первую весть о начале военных действий. Польский Ляда (возможно, то же, что Ладон) был зачинателем битв. Вероятно, оба эти бога являли также и космическое начало, символизируя начало зимы. На эту мысль наводит удивительно похожее имя военного бога руссов, литовцев и поляков — Лед, или Леда. Киевлянами он изображался в полном вооружении — в латах и шлеме, с мечом, щитом и копьем. Имя его явно связано со льдом, а антиподом этого божества был Коледа (Коляда) — мирный бог. Они составляли такую же неразлучную пару, как Веда и Фреда. Лед покровительствовал первой половине зимы, когда дни идут на убыль, а с момента зимнего солнцеворота вступал в свои права бог дружбы и празднеств Коледа, отмечавший в этот день играми, песнями и плясками ряженых начало своего двухнедельного правления, распространявшегося также на Богемию, Моравию и Германию. И именно в эти же две недели — с 24 декабря по 6 января — проходили праздники Перхты! Судя по всему, это были два варианта (мужской и женский) одного и того же божества. А поскольку имя Перхты совпадает по значению с именем Луга, можно допустить, что Луг — подлинное имя Коледы. Сербы и болгары представляли его в виде бородатого Старого года. В ночь на Коледу он принимал образ сухого корявого полена, и надо было быстро сунуть его в печку, произнеся при этом пожелания на будущий год. По некоторым данным, Коледов праздник освящения огня одновременно принадлежал Перуну. Скорее всего, Коледа родился в римское время, а его имя — искаженное греколатинское слово «календы» — так назывались первые дни месяцев. Отсюда и наш «календарь».
Балтийские народы почитали бога войны Водху— возможного тезку Водана. Поляки обезглавливали у «приапической статуи Пршипегалы пленников и поили истукана их кровью. Когда на берега Лабы пришли христиане, Пр'шипегала особенно полюбил их кровь, и пленных христиан еще в XII веке убивали у его статуи с изощренной жестокостью.
Незначительные тогда потери в битвах, способные вызвать у нас лишь улыбку, казались этим народам огромными и наводили на мрачные мысли. Выше уже приводилось пророчество, данное после битвы при Маг— Туиред. В это же самое время Кассандра предсказывает гибель Трои, и в весьма нерадостном свете рисует будущее своей страны Сиявуш. Еще более ужасная картина гибели мира утверждается в «Старшей Эдде» (прорицание вёльвы) и «Младшей», где Один, ссылаясь на ту же вёльву, добавляет немало живописных деталей. Им вторит «Бхагаватапурана». Некоторые индийские тексты на эту тему — словно близнецы Апокалипсиса — параноического видения Иоанна, явно восходящего к той же эпохе. Мудрецы и провидцы ангирасы, известные из «Ригведы», едва ли выходили за пределы своей страны, но по дорогам Европы подобные же вести разносили волхвы и разного рода пророчествующие «калики перехожие».
Особенно заметную роль играли подобные пророчицы у германцев, возводивших их в жреческий сан. по-видимому, этих женщин называли альрунами: они считались знатоками лечебной магии и рун, кроме ведовства и колдовства. Историк VI века Иордан упоминает знаменитую колдунью при дворе готского царя Филимера — Алиорумну, или Алиоруну. Похожее имя встречается и у Тацита при описании событий I века: «В правление божественного Веспасиана мы видели среди них (германцев. —
Современником Веледы был пророк Йеттха, обитавший в домике на горе, где потом был построен Гейдельбергский замок, и дававший оракулы через открытое окно, оставаясь невидимым. Это именно он посоветовал основать у подошвы своей горы город — будущий Гейдельберг — и предсказал ему славу и величие. По крайней мере так утверждал в 1530 году в книге о древностях этого города некий Губерт Томас Леодий. Сам Йеттха кончил, однако, печально: его у источника разорвали волки, отчего этот источник стал называться Волчьим. Гораздо большей славой пользовалась упоминаемая Дионом Кассием в его «Римской истории» германская пророчица Ганна, специально явившаяся в Рим, чтобы предсказать императору Домициану смерть его жены. Не перевелись пророчицы и в христианскую эпоху, самая знаменитая из них — Гамбара, персонаж первой книги «Происхождения лангобардов» Павла Диакона.
Слово «альруна», вероятно, родственно другому — «альраун» (мандрагора). Этому широколистному корню с желтыми цветами (европейскому женьшеню) приписывались удивительнейшие свойства. Похожий формой на человеческую фигуру, он никогда не растет под виселицей, предсказывает будущее и делает богатым (если вечером подложить к нему монету, утром их будет две), благословляет брак и нейтрализует козни недоброжелателей. Этот корень способен отыскать вора, подземную воду или семя и вообще любую потерянную вещь, он и панацея, и яд в одно и то же время. Арабы называли мандрагору свечой дьявола, поскольку она «светится по ночам», европейцы — цветком ведьмы, способным лишить рассудка, хотя те и другие носили ее как амулет плодородия. Выкапывать мандрагору можно только в пятницу после восхода солнца, не забыв прихватить с собой абсолютно черную собаку, а также хлопок или воск, чтобы заткнуть ими уши, ибо корень этот так ужасно стонет и кряхтит, когда его тревожат, что можно оглохнуть и даже умереть.
Греки переработали это поверье в легенде об острове Сирен где-то «далеко на севере», чье пение смертельно, если не залить уши воском, как это сделали спутники Одиссея… Дальнейшее очень просто. Нужно трижды обойти вокруг места, где растет мандрагора, старательно размахивая при этом руками, затем привязать корень к собачьему хвосту, бросить наземь кусок хлеба и поспешно удирать во все лопатки. Собака, кинувшись к хлебу, выдергивает корень и, естественно, тут же падает мертвой. После этого растение, получившее таким образом причитающуюся ему жертву, становится совершенно безвредным. Его промывают в красном вине, заворачивают в белый и красный шелк и укладывают в лен. Люди тем временем весь остаток этого дня усердно парятся в бане, после чего облачаются в белую льняную рубаху, ртныне мандрагора будет верно и безотказно служить своему владельцу, а после его смерти — младшему сыну, При условии, что он положит в отцовский гроб монету и кусок хлеба. Если же младший сын умер раньше отца, сокровищем завладеет старший после такого же жертвоприношения.
