— Руссо подливал в свой эликсир абсент, который и убеждал людей поверить в то, что их болезни излечены. Действие его убедило их вкладывать в проект свои состояния.
— Абсент? Н-нет, это н-невозможно…
Эйдан чувствовал, что проигрывает сражение из-за своей несдержанности.
— Вы доставали материал для опытов через склад, который убедили Мелинду купить. Обманным путем.
— Вовсе нет. Вы все неправильно поняли.
— Да? Значит, она передала землю под строительство павильона без всякого влияния действующего на сознание абсента?
Фиц не моргнув глазом ответил:
— Она сделала это еще до того, как была произведена первая партия эликсира.
— Не лгите мне, Фиц. Зачем?
— Клянусь, это правда, Эйдан.
— Почему же такая рассудительная женщина, как Мелинда, совершила такой глупый и бессмысленный поступок?
— Ее вразумил эликсир. Леди Фэрмонт была тяжело больна, пока не начала принимать его.
У Эйдана похолодело на сердце.
— Что вы говорите?
— Эликсир поддерживает в ней жизнь.
— Не надо, друг мой. — Его голос дрожал от вновь охватившего его гнева, готового вырваться наружу. — Не смейте прикрываться именем моей крестной матери, ложь не поможет вам выпутаться.
Под натиском бурного негодования и упрямого отрицания Фицем своей вины он бросился на своего друга. Боксерским хуком правой рукой он ударил его в отвислый подбородок. Раздался треск, и острая боль пронзила костяшки его пальцев. В налитых кровью глазах Фица он увидел удивление и боль. Тот пошатнулся и, увлекая за собой настольную лампу, свалился на пол. Стекло разбилось о паркетный пол, и рукав Фица намок.
Последовавшее молчание наполнило душу Эйдана осознанием холодной и неопровержимой истины.
«Она чувствовала себя плохо с Нового года. А перед этим — раз или два, сэр». Вот что ему сказала ему миссис Пруитт, экономка, в последний раз, когда заболела Мелинда.
— Она умирает?
Оправившись от удара Эйдана, ошеломившего его, Фиц медленно поднялся. Он со стоном схватился за подбородок.
— 3-заболевание крови, согласно диагнозу д-доктора Бейли.
Фиц оперся другой рукой о край стола и с усилием встал, и Эйдан подумал, что его друг не перенес бы его удары так легко, не будь он в стельку пьян.
— Она не х-хотела, чтобы вы об этом узнали, старина. И строго-настрого приказала Бейли молчать.
Господи. Мелинда… Сознание своей беспомощности постепенно овладевало им. Ему хотелось кричать, что это несправедливо, ломать и крушить все в комнате… И все равно, зная, что он бессилен изменить положение, он чувствовал, как тяжелые оковы сковывают его движения.
— Это так на нее похоже, правда? Храбрая старушка, эта леди Фэрмонт. Она в-верит, что эликсир помогает ей, и я тоже верю. — Фицу удалось улыбнуться, несмотря на распухший подбородок. — П- подумайте об этом, старина. Излечение чудом. Долголетие в бутылочке. Чего могли бы достигнуть люди, если бы мы им предоставили еще несколько лет жизни?
— Проклятие, Фиц… — Голос Эйдана дрожал от чувств, которые он не мог сдержать. От страшной усталости, овладевшей им, его не держали ноги, и он, обойдя стол, опустился в мягкое кожаное кресло, обхватив руками голову. Сглотнув, он заговорил более спокойно: — Этот эликсир — иллюзия. Как и павильон для избранных. Финансовые отчеты, акционеры, инвестиционная фирма — все это обман.
Прошло несколько минут, а Фиц все молчал, и Эйдан взглянул на него. Произошедшая с этим человеком перемена поразила его. Уставившись с раскрытым ртом в никуда, Фиц выглядел подавленным, удрученным и… раздавленным.
— Этого н-не может быть, — шептал он. — Этот павильон — м-моя мечта. М-мое наследие.
Опустив голову, он вернулся к креслу и упал в него.
— Все, что мы хотели… все, чего хотел я, — это осуществить замысел моего отца. Оставить о себе память.
Он перевел взгляд на горевший камин.
— Будь все проклято, Эйдан. Мой отец п-позволил этой мечте выскользнуть из его рук. Когда умер отец Виктории, мой отец отказался продолжить дело. А теперь он тоже умер. Что будут о нем вспоминать? Ничем не примечательное правление и кучу внебрачных детей. Что касается м-меня… Я буду всего лишь пятном в исторических книгах. Незаконнорожденный… ничего не значивший. — Он поднял голову, его глаза горели. — Я — ничто, Эйдан. Ни король, ни простолюдин, ни то ни се. А я старею. Теперь я просто сломлен.
— Вы погнались за призраком, — сказал Эйдан, в душе которого сочувствие боролось с неприязнью. — Мечта не материальна, Фиц, это лишь пустота, лишающая всякой надежды на будущее.
В какое-то мгновение наступило прозрение, он понял, что мог бы так говорить и о себе. Мрак, годами окружавший судьбу его родителей, давал ему силы жить, бороться с негодяями. В нем зародилась какая-то извращенная тайная жажда мести людям, подобным тем, которые погубили его отца. Все эти годы его собственная жизнь была не главным, он отказывал себе в родном доме, семье, любви. Делал ли он это из чувства долга или в качестве наказания за свою неспособность обнаружить обман и спасти отца?
Ответ нашелся не в словах, а в прелестном лице, обрамленном спутанными золотистыми локонами. Этот образ вошел в его сердце так глубоко, что ему стало страшно. Любить так сильно, любить до боли, значило идти на риск, потери, сердечные страдания, отчаяние… все, что познал его отец.
Разоблачить преступников было нетрудно, но хватит ли у него сил для любви?
Он опасался этого вопроса так, как никогда не боялся любого врага, и переключил внимание на человека, сидевшего перед ним. Эйдан присел на диван напротив Фица.
— Это Руссо убил Роджера Бэбкока?
Вздрогнув, Фиц покачал головой.
— Все, что я знаю, это то, что этот Бэбкок в день своей смерти х-хотел поговорить со мной. В записке он указал, что это срочно, но мы т-так и не встретились. В то утро его нашли мертвым.
— Должно быть, он обнаружил обман Руссо. Или он все это знал раньше и решил выйти из игры. Хотя мне трудно представить Руссо в роли убийцы… — Эйдан задумался, а затем спросил: — А когда он обратился к вам с предложением возобновить проект, начатый вашими отцами?
— Он этого не делал. Это я обратился к нему.
Эйдану не понравилось признание Фица. Он бы предпочел, чтобы вина лежала целиком на Руссо.
— Не он ли подговорил вас украсть бумаги вашего отца?
— Я н-ничего не украл.
— Тогда как они к вам попали?
— Мне их д-дала моя сестра.
Как будто земля разверзлась у него под ногами, когда Эйдан услышал это признание.
— Надеюсь, не Беатриса?
— Конечно, она. Беа нашла их, когда отец умер. Но она ж-женщина. Зачем они ей? Естественно, она отдала их мне.
— Беатриса… и Девонли. Боже милостивый! — Эйдан вскочил на ноги. Ответ все это время был у него перед носом, смотрел ему в лицо, а он позволил личным чувствам закрыть на него глаза. Он переоценил Беатрису и недооценил Девонли.
Но даже сейчас он надеялся, что ошибается. Он ухватился за вероятность того, что Беатриса ничего не знала о фальшивой компании «Брайс-Роулингз» или об обмане Руссо, а если даже и догадывалась, то
