средство самозащиты, я относилась к этому спокойно. Говорила себе, что вы занимаетесь этим для выработки внутренней дисциплины, для поддержания формы. Но теперь я в замешательстве.
– Вы хотите знать, каким образом могут сочетаться сан священника и навыки борьбы?
– Да, – ответила она. «И я хочу понять, почему мое тело так бурно реагирует на голос моего разума и сердца, который говорит мне, что здесь что-то не так». «Майкл, – хотелось ей закричать, – мне не по душе то, что я узнала о вас. Но еще ужаснее то, что я знаю теперь о себе».
Он, казалось, тщательно взвешивает слова, которые собирается сказать:
– Я вырос в доме, где основным средством общения были побои. Сначала отец бил, а вопросы задавал потом. Пьяный или трезвый – не имело значения. Из-за этого я стал совершенно несносным мальчиком, местным хулиганом, у которого не было никаких авторитетов. Однажды ночью мы с друзьями хорошо набрались и решили нанести визит в местную церковь. Священник не стал звонить в полицию. Вместо этого он послал за отцом Пуласки, здоровенным поляком из прихода в противоположной части города. Этот человек отошел со мной за церковь и навалял мне таких тумаков, что мне век этого не забыть. Затем он записал меня на занятия по карате, проходившие в молодежной христианской церкви. Это и было началом моих успехов на поприще боевых искусств. И тогда я узнал, что…
– Что вы узнали?
Он смотрел не нее ясным взглядом.
– Внутри меня находится нечто, что я должен контролировать. Я не могу этого описать, но осознание этого ужасает меня.
– С этим и был связан ваш кошмар?
– Кэтрин, в нашем квартале стоял магазинчик, типичная семейная лавка. Мне было шестнадцать. Владельцем был пожилой человек, имени которого я не помню. Он приехал из Европы и говорил с сильнейшим акцентом. Его жены уже несколько лет не было в живых, и он заправлял магазином в одиночестве. Приятный старик, который всегда угощал детишек конфетами.
Однажды вечером я зашел в этот магазин. В тот момент я был единственным покупателем. Магазин закрывался. Он всегда называл меня Майки и вот он сказал:
– Выбирай поскорее, Майки, я не хочу пропустить вечерние новости.
И в тот момент зашел малолетний негодяй. Он был старше меня, но более худой и, видимо, находился под кайфом. Он подошел к кассе и достал пистолет, потребовав деньги. Меня он не заметил. Старик стоял за прилавком и говорил что-то вроде: «Зачем ты делаешь это, сынок? Ты загубишь всю свою жизнь». Старик увидел, как я иду по проходу. Я остановился. Хулиган не видел меня. Старик смотрел на меня. Как будто остановили кадр. Минуту казалось, что стоит абсолютная тишина, как будто земля на мгновение прекратила свое движение. Старик не отводил от меня взгляда, который умолял меня сделать хоть что-то. Но я не шевельнулся. Я просто стоял. И тогда парень застрелил старика. Выпустил в грудь три пули. Негодяй перепрыгнул через прилавок, схватил деньги и убежал.
И теперь, Кэтрин, – продолжал Майкл, – я вижу это во сне. Я снова стою в том магазине. Я просто стою, в то время как у невинного человека отнимают жизнь.
– В этом нет вашей вины. Вам было лишь шестнадцать…
– Я был как минимум на пуд тяжелее того парня, но я и пальцем не шевельнул.
– Он был вооружен.
– Но я мог напасть сзади. – Майкл встал. – Как бы то ни было, именно после того события я стал вести себя агрессивно и даже думал, что было бы неплохо разрисовать церковь граффити изнутри.
– И как же вы стали священником?
– По этому пути меня направил отец Пуласки.
Майкл пошел в свою спальню и минуту спустя вернулся, держа в руке часы. Кэтрин часто видела, как он достает и заводит их. Это были антикварные часы на цепочке. Смотря на них, Кэтрин думала о том, что они наверняка принадлежали какому-нибудь выдающемуся предпринимателю викторианской эпохи и украшали его не менее выдающийся живот.
– Он подарил мне их за день до смерти, – сказал Майкл, протягивая часы ей. – Ему их подарил его наставник, которому, как я предполагаю, они достались от его наставника. Часы очень старые, надпись читается с трудом…
Кэтрин взяла часы и положила себе на ладонь. Майкл ходил по комнате.
– Отец Пуласки был крепким, мужественным поляком, который всегда разговаривал настолько громко, что уши закладывало. Когда я признался ему, что думаю о том, чтобы стать священником, он воскликнул: «Парень, да служение Господу – твое призвание!» Я спросил: «Что я должен сделать?» Он закричал: «Сам ответь, мальчишка, ответь сам!» – Майкл остановился у окна и приложил руки к стеклу. – Отец Пуласки был настроен против новой мессы. Он продолжал служить мессы на латинском языке до последнего дня, несмотря на то что получил приказ перейти в белое духовенство. Я помню, как к нему пришел епископ. Отец Пуласки закричал: «Отлично! Теперь месса будет проходить на английском языке! Можно же оставить хоть немного латинской! Ну, можно же хотя бы оставить «Кирие!» – «Господи, помилуй!» Никто из нас не осмелился напомнить ему, что эта фраза была единственной во всей мессе, которая говорилась на греческом языке! – Майкл посмотрел на Кэтрин. – Отец Пуласки собрал все свои накопления и отправил меня в университет, где я узнал, что обладаю способностями к математике и информатике. Когда я наконец получил диплом по информатике в 1984 году, мне было уже двадцать семь, и к тому моменту я уже шесть лет находился в сане священника.
Кэтрин аккуратно положила часы на кофейный столик.
– Майкл, почему вы до сих пор со мной? – спросила она. – Почему вы так и не вернулись в свой приход, где будете надежно защищены от опасности?
– А почему вы все еще здесь? Почему вы не вернетесь к своим раскопкам или в какой-нибудь университет, где будете надежно защищены от опасности?
Кэтрин смотрела на свои руки, разглядывая ладони, будто читала по руке свою судьбу. Затем начала:
