Валенс молчал, глядя на ее волнистые волосы. Марина посмотрела на него с удивлением.
— Марина, — неожиданно сказал директор, — расскажите мне еще раз, как была убита Соколова.
Токова недовольно поморщилась. Она ведь без конца рассказывала об этом.
— Для чего?
— Хочу услышать еще раз.
Марина рассказала все совершенно точно, ничего не преувеличивая и не утаивая.
— Вы сами взяли ее партийный билет?
— Да. Сама,
— Где он лежал?
— В сумочке. А сумочка лежала рядом с Соколовой на сидении.
— А к телу Веры Михайловны не прикасались?
— Нет. Я не понимаю, почему вы об этом спрашиваете сейчас? Она жива? Этого быть не может! У нее плечо разворотило осколком, и кровь уже не шла. Все застыло.
— У меня нет намерения брать под сомнения ваши слова, — сказал Валенс, — мне только хотелось окончательно все выяснить.
— Странный какой-то разговор, — раздраженно сказала Марина. — Если вы мне не верите, то есть еще свидетели. Я там не одна была. Король, Орленко, Росовский — они тоже все это видели. Можете проверить.
— Успокойтесь, Марина, — миролюбиво сказал Валенс. — Ошибки случаются часто, а на войне чаще обычного.
— О какой ошибке вы говорите? Соколова жива?
— Какие чертежи вывезла она с завода?
— Те, что я привезла сюда.
— В машине больше ничего не было?
— Чемодан Соколовой. Личный.
— Правильно, вы и раньше об этом рассказывали…
— Значит, она жива? Да говорите же!
— Этого я еще точно вам сказать не могу, — ответил Валенс. — У меня к вам просьба: пригласите сюда Полоза и Крайнева.
Ничего не понимая, Марина выбежала из кабинета и через минуту вернулась с Крайневым и Полозом.
— Что это за экстренное совещание? — поинтересовался Полоз. — Мне как раз на аэродром нужно.
— Слушаем вас, Адам Александрович, — недовольно сказал Крайнев, которого этот вызов тоже оторвал от работы.
— Есть у меня для вас, товарищи, тревожная новость, — сказал Валенс, — новость не военного порядка, но для всего нашего коллектива очень существенная. Прочтите эту киевскую газету. Я хочу услышать ваше мнение.
Он положил газету на стол. Все склонились над фотографией. Полоз взглянул и тихо застонал. Взволнованный до предела, он не позволил вырваться своим чувствам, но в его сердце ликовала буйная радость.
«Вера жива! Вера жива! Вера жива!» — кричало все его существо. Сердце готово было выпрыгнуть из его груди. Он сначала даже не мог сообразить, чем, собственно, встревожен Валенс. Потом до его сознания стало доходить, в какой ситуации очутилась Соколова, и радость его померкла. Ни на одну минуту не мог поверить Полоз, что жена его предательница: для него это было столь же бессмысленно, как мысль о победе немцев.
— Это провокация, — резко сказал Крайнев, дочитав все до конца.
— Что это писала не Соколова, я могу ручаться. Я хорошо знаю, как она пишет. Это не ее слова.
— Но подписать она могла, — возразил Валенс.
— Вы допускаете мысль о предательстве? — вспыхнул Полоз.
— Я хочу знать правду, — медленно ответил директор.
— Значит, вы все же допускаете возможность измены? — удивилась Марина, для которой такая мысль была просто дикой.
— Я хочу знать правду, — повторил Валенс.
— Это безусловно провокация! — еще раз сказал Крайнев. — Мне кажется, нам не следует волноваться и тревожиться по этому поводу. Марина видела Соколову мертвой.
— А если она была только тяжело ранена? — настаивал Валенс. — Ее взяли в плен, а там как- нибудь…
— Замолчите! — крикнул Полоз. — Почему вы стараетесь думать о человеке как можно хуже?
— Нет, так я не думаю. Я только хочу знать правду, — в третий раз повторил Валенс.
— Сейчас вы ее не узнаете, Адам Александрович. Больше того, что напечатано в этой газете, пока не знает никто. Если у вас есть какая-то возможность, то попросите наших разведчиков или партизан узнать все, что делается в нашем институте. А до того времени, я думаю, всякие решения будут преждевременными и скорее всего неправильными.
— Это, конечно, верно, — согласился директор. Сейчас любое решение будет безосновательным, только очень уж тяжело ждать, товарищи.
Он сказал эти слова, и сразу стало видно, как больно ему самому, как хочется, чтобы скорее кончилась эта неизвестность, чтобы вера в человека осталась непоколебимой, Он взял газету, свернул ее, хотел положить в ящик.
— Можно мне взять ее, Адам Александрович? — спросил Полоз.
— Конечно, только я должен буду ее вернуть.
— Хорошо. Я вам отдам. Разрешите идти?
— Да. Очень сожалею, что не мог сообщить ничего более приятного.
— Что правда, то правда, — покачал головой Крайнев и вышел. За ним вышли Марина и Полоз.
— Пойдем ко мне, — не то попросил, не то приказал Полоз, и Марина послушно последовала за ним.
Они сели рядом за столом; в комнате в это время никого не было — все ушли на аэродром.
— Ты видела Веру мертвой? — жестко спросил Полоз.
— Видела.
— Рассказывай.
Марина медленно, стараясь не пропустить ни одной детали, рассказала о последнем часе, проведенном в степи подле разбитой машины. Она говорила не торопясь, подыскивая самые точные слова, и Полоз внезапно понял, что никто не касался тела Соколовой, и вполне возможно, что она была жива, а этого в суматохе никто не заметил.
Охватив руками голову, сидел он перед Мариной, и его крупные руки все сильнее сжимали виски. Когда девушка замолчала, он вперил взгляд в газету и долго смотрел на большое фото, стремясь все запечатлеть, ничего не пропустить, все осознать.
Энергичный, протестующий поворот головы Веры Михайловны поразил и его. Ох, как хорошо знакомо ему это ей одной присущее движение. Нет, никогда он не поверит, что его жена изменила. Такого не может быть, и он сумеет это доказать.
Но как доказать? Говорить легко… Во всяком случае теперь он не имеет права оставаться бездеятельным, он обязан защитить честь Соколовой.
Что делать? Вопрос этот огненными буквами стоял перед глазами и жег его мозг. Он даже застонал от бессилия и отчаяния.
Марина смотрела на него с глубоким сочувствием, и слезы навернулись на ее глаза.
— Одно ясно, — сказала она, — все мои рассказы ни к чему. Была допущена роковая ошибка. Вера Михайловна жива, это единственное, во что я верю. А всему остальному я не верю ни на одну минуту. И когда все это выяснится, нам самим будет стыдно за наши сомнения.
