встретил, с кем-то перекинулся несколькими словами, а на вопрос: «Чего это вы, дедушка, в пустой квартире огонь развели?» — очень довольный ответил: «Перебраться туда собираюсь».
После того он еще с полчаса ходил по поселку, заходя то в один, то в другой дом, докапываясь, не пронюхал ли кто о ночной гостье, потом вернулся домой, на первый взгляд ничего толком не сделав. Но так могло показаться только с первого взгляда: дед преуспел отлично.
Когда он загремел засовом, отворяя дверь, Вера Михайловна испуганно вскочила с кровати. Улыбка старика сразу же успокоила ее. Ох, как это хорошо — иметь возле себя друга!
— Сейчас накормлю вас, Вера Михайловна, — уже гудел дед своим басом, раздувая огонь в небольшой, им самим сложенной плите.
— Есть хочется ужасно, — счастливо засмеялась Соколова.
— Ну, я тут приготовлю все, а вы пока рассказывайте, — не то попросил, не то приказал дед.
Он двигался по комнате плавно и уверенно, седой и ласковый. Глаза его, поблекшие от старости, зорко всматривались в каждую мелочь. На плите закипела вода. Дед почистил картошку, что-то насыпал в кастрюлю, хлопотал не хуже опытной хозяйки.
Вера Михайловна начала рассказывать. Дед Котик должен был знать все, до малейшей подробности.
Чистая, пахнущая травами комната Оксаны Коваленко снова встала перед глазами. Быстрые, умные глазенки Вани смотрели, как живые… Дарницкий лагерь, залитый кровью и нечистотами, ужасное зловоние, доводящее до дурноты… Старая знакомая — Любовь Викторовна Берг, кого-то ищущая за проволочными заграждениями… И неожиданное пробуждение в чистой теплой постели. Потом высокий кабинет, где в знакомом кресле сидит Людвиг фон Дорн, вспышка яркого света и подлая фотография в газете.
Вера Михайловна рассказала все, стараясь ничего не пропустить. Дед Котик слушал молча, только иногда кивал, словно молча поддакивая.
— Вот, кажется, и все, — вздохнув, сказала Соколова. — До войны, если такое рассказать, никто б не поверил.
— Эге, что до войны было — то сплыло, — отозвался дед. А после войны жизнь каждого человека такая, что хоть книгу пиши. Прошу вас к столу, присаживайтесь, Вера Михайловна, я уже вас, небось, голодом заморил.
Он придвинул к Соколовой дымящую тарелку с супом и положил перед ней самодельную деревянную ложку.
Давно не ела Вера Михайловна такого вкусного супа. И хоть это была обычная похлебка, в которой, как говорится, крупинке крупинку не догнать, есть ее хотелось как можно дольше.
Одно только волновало Соколову: старик ничем не проявил своего отношения к ее рассказу. Что он думает? Поверил или в чем-то сомневается? Но какие же могут быть сомнения? Она сказала истинную правду, и совесть ее чиста.
— Прекрасный пшенник, — Вера Михайловна доела все до конца и положила ложку. — Вы, дедушка, отличный повар.
— Это верно. Беда вымучит, беда выучит… — сказал дед.
Он прибрал посуду в небольшой шкаф, вытер стол, сел против Соколовой, помолчал и спросил: — Ну, а дальше что делать будем?
— Дальше, — растерялась Соколова, — вы знаете, дедушка, я так обрадовалась, когда увидела вас, что даже не подумала, как дальше…
— Гестаповцы будут вас искать?
— Наверно.
— Значит, пока что из этого чулана вам не следует никуда выходить. Из нашего поселка не все эвакуировались, кто-нибудь знакомый может повстречаться… а вас же здесь все люди знали… значит, пока что нужно сидеть не рыпаясь. Через фронт к своим добираться… это, конечно, можно попробовать, но уж больно далеко нынче фронт стал. За Харьковом где-то… не добраться вам туда, словят… Значит, две дороги есть; либо засесть, как таракану, в щель и ждать, пока наши немца прогонят, либо…
— Что либо? — Соколова даже с места привстала.
— Либо искать партизан, слушок есть, что их где-то видели не то на Сумщине, не то на Черниговщине…
— Как же я их найду? Да ведь после той фотографии в газете они меня за гестаповку примут…
— И так может случиться, — сдержанно сказал старик. — Ну, значит, нам с вами одно осталось: подумать как следует… Вы отдыхайте, а я малость похожу — топливо мне раздобыть надобно. Отдыхайте и не волнуйтесь. Все будет хорошо.
И вышел из комнатушки, снова тщательно заперев ее на все засовы.
Разговор хотя и взволновал Веру Михайловну, но внутреннюю уверенность ничуть не поколебал. Все будет хорошо. И хотя она знала, что ее жизнь в доме гестаповки Берг, безусловно, вызовет немало толков и подозрений, все это казалось мелочью по сравнению с счастьем иметь рядом с собой верного друга.
Не успела она прилечь на кровать, как сразу же опять задремала, согретая теплом постели. Последней ее мыслью, уже почти перед сном, был образ Михаила Полоза. Ей снилось, что он идет ей навстречу, протягивает ласково руки и говорит:
— Все будет хорошо!
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Для Любови Викторовны Берг бегство ее пленницы явилось ударом неожиданным и болезненным. Вначале она не хотела этому верить. Все думала, может, гестапо случайно арестовало Веру Михайловну, может, несчастье какое-нибудь с ней случилось. Но вскоре пришлось убедиться, что Соколова исчезла. Известить об этом начальство Берг решилась не сразу. В глубине души она была уверена, что Вере Михайловне придется вернуться — такое обвинение! — опротестовать его невозможно. Теперь уже никто не поверит Соколовой, все советские люди будут считать ее предательницей… Неужели, зная все это, она вздумает искать пути к советским людям?
Прошло несколько дней. Соколова не появлялась. Пришлось открыться — сперва Дорну, а потом шефу гестапо. Разговора с ним Любовь Викторовна боялась до исступления. Кто знает, как отнесется к этому известию шеф? Может получиться, что вся ее карьера окончится неожиданно и жалко. Поэтому, докладывая, она вся дрожала от неуемного волнения.
Но шеф не стал ни ругаться, ни кричать и вообще принял это сообщение вовсе не так, как ждала этого Берг. Он презрительно посматривал то на нее, то на фон Дорна, аккуратно стряхивал пепел с сигареты, слушал не очень внимательно, так, словно все это было ему известно давным-давно.
— Значит, поручать какие-либо важные дела вам еще рано, — заключил он, когда Берг закончила свое довольно-таки длинное объяснение. — Одну-единственную пленницу и то не устерегли… Запомните это на всякий случай…
Слова прозвучали как угроза, и Берг побледнела от страха. Не обращая внимания на впечатление от своих слов, шеф продолжал:
— Мы объявим награду за поимку этой Соколовой, и я уверен — нам очень скоро ее доставят…
— Простите, — вмешался Дорн, — но если мы официально признаем ее бегство, то это будет означать, что напечатанное в газете обращение за ее подписью и передача документов были… вынужденные.
Шеф посмотрел на Дорна, как бы удивляясь, как мог этот старик так логично построить возражение.
— Со всеми своими догадками вы можете убираться ко всем чертям. Все с самого начала сделано было неправильно. Вначале, правда, план был верный, но действительность смешала все карты — никакого института стратосферы в Киеве мы организовывать не будем. И вообще, здесь на Украине останутся только сельскохозяйственные учреждения, все остальное пусть провалится в преисподнюю…
Услышанное до того поразило Любовь Викторовну, что она не сразу нашлась, но ей на помощь
