сона. Сквозь оголенные, украшенные наливающимися почками ветви берез проскальзывали косые лучи солнца. До вечера оставалось, вероятно, часа три.
В этой части леса, где тонкие березы сменялись густыми зарослями стройных высоких сосен, было темнее. Солнце сюда почти не доходило, свет его освещал только остроконечные верхушки.
— Тут и будем Гитлера встречать, — решил Лойченко.
Вера Михайловна одобрила его выбор. Действительно, очень удобное для засады место. Узкая дорожка сворачивала почти под прямым углом, обходя невысокий бугор, и если возле этой высотки поставить пулемет, то его огнем можно будет перекрыть и отрезать любое движение — на дороге.
По приказу Лойченко, Иван Синица, орудуя маленькой лопаточкой, быстро выкопал для пулемета окоп. Расположенный между корней огромной сосны, он был совсем не видим с дороги. Толстый ствол прикрывал его сбоку, лучшей огневой позиции и не придумаешь.
Лойченко лег у пулемета, примерился и сказал:
— Очень хорошо. Теперь каждый индивидуально окопаться должен.
И они вырыли каждый для себя небольшой окопчик, не зарываясь глубоко в песок, зная, что долго задерживаться здесь не придется.
— Ну вот, теперь можно хоть целую гитлеровскую дивизию встречать, — пошутил Синица, оглядывая свою работу.
— Ты прежде встреть, а тогда говори, — недовольно буркнул Лойченко.
Они залегли в свои окопчики и надолго замолчали.
Тишина стояла над лесом, и солнце уже начало клониться к закату.
Вдали послышались выстрелы. Они все учащались, пока не слились в одну сплошную трескотню, Раздалось несколько орудийных ударов.
— Противотанковые пушки притащили, — сказал Лойченко.
— А может, они и не пойдут по нашей дороге? — несмело спросил Иван Синица.
— Пойдут, — хмуро ответил Лойченко, — они по всем дорогам просочиться попытаются.
Вера Михайловна лежала у пулемета, слушала разговор двух партизан, отлично понимая чувства, беспокоящие сердце Синицы. Сама она была спокойна, несмотря на то, что задание очень опасное, хотя и не из тех, когда уверен, что идешь на верную смерть. Тут все-таки есть надежда вернуться в отряд, несмотря на то, что встретить смерть и померяться с ней силами придется обязательно.
Издалека — казалось, будто это за много километров — послышалось тихое, приглушенное гудение. Выходило оно как бы из самых недр чащи лесной, и партизаны насторожились, замерли в своих неглубоких окопчиках.
— Какая-то машина едет, — нервно сказал Иван Синица, окоп которого был расположен возле самой дороги.
— Противотанковую гранату готовь, — распорядился Лойченко.
— Она уже давно готова, — ответил Иван Синица, кладя перед собой вязку обычных гранат.
Они замолчали, и в лесу снова стало тихо. Даже гудение прекратилось — ничего не доносилось из темной лесной дали.
«Может быть, они минуют нашу дорогу?» — назойливо вертелось в голове Ивана Синицы. Но вскоре тупорылое чудовище показалось в просвете дороги; будто громоздкий бегемот или буйвол продирался между густыми соснами.
— Бронемашина, — тихо сказала Соколова.
— Из пулемета по машине не бить, — приказал Лойченко, — за нею пойдут солдаты, тех — из пулемета. А машину гранатой.
— Есть гранатой, — бледнея, ответил Иван Синица,
Это были мучительные минуты ожидания, когда враг уже идет на тебя, а ты вынужден неподвижно лежать, пока он приблизится хотя бы настолько, чтобы ударить наверняка. Соколова видела, как трудно даются Ивану эти минуты, как хочется ему стрелять, начать бой. Но он знал, что каждый выстрел, сделанный преждевременно, означал верную смерть и сорванное задание.
— Спокойнее, спокойнее, — сказала Соколова тихо, но внятно. — Спокойнее, товарищ Синица.
— Я спокоен, — ответил партизан, и его голубые глаза взволнованно блеснули.
— Тише, вы! — прошептал Лойченко.
Он лежал рядом с Верой Михайловной в окопе и весь был поглощен наблюдениями, ожиданием минуты, когда нужно будет ударить. Казалось, и тень волнения не может коснуться его сердца. Вера Михайловна, которая сейчас служила вторым номером пулеметного расчета, поглядела на его сосредоточенное лицо и умолкла. Вдруг ожгла мысль, что так и не удалось вспомнить, откуда ей знакомо это лицо. Но для разгадок уже не оставалось и минуты: тяжело покачиваясь на песчаных рытвинах лесной дороги, немецкая бронемашина подошла совсем близко, С десяток солдат в серо-зеленой униформе осторожно шли за нею, пытаясь за бронированной толщей найти защиту от всяких случайностей…
— Спокойно, спокойно, — уже не для Ивана Синицы, а для самой себя повторяла Соколова. — Спокойно.
Она поглядела на лица своих товарищей. Они были покрыты бледностью зеленоватого оттенка. Соколова пробовала улыбнуться, но губы не слушались ее.
«Должно быть, я страшно волнуюсь», — подумала она и в. ту же секунду почувствовала, что волнение ее словно рукой сняло.
Иван Синица бросил связку гранат. Он сделал это преждевременно — не выдержали нервы. Высокий столб желтого песка вздыбился перед тупым рылом бронемашины. Она качнулась, на мгновение остановилась.
Лойченко нажал спуск, и сразу ожил лес от ударов и свиста пуль. Потоки огня вырвались из бронемашины. Все ее пулеметы били по лесной чаще. Немцы не знали, где спрятался враг, били наугад, но одна пуля все же нашла грудь Ивана Синицы. Пока шел бой, никто этого не заметил, и только тогда, когда немцы прекратили огонь, поглядела Вера Михайловна на Синицу и тихо ахнула.
Синица лежал лицом вниз, и тонкая струйка крови сбегала по его груди.
— Убили?
— Тяжело ранен, — сказал Лойченко, переворачивая отяжелевшее тело Ивана Синицы.
— Что ж делать?
— Ничего. Держаться до вечера,
— Он умрет.
— Может статься.
Вера Михайловна подползла к недвижимому Синице, сбросила ватник, перевязала рану.
— Крови много вытекло. Плохо может кончиться.
— Может статься, — спокойно повторил Лойченко. — Надо изменить позицию. Эту немцы уже узнали.
Они переползли на другое место, может быть, менее удобное, но, безусловно, лучше замаскированное. Стояла гнетущая тишина.
Вера Михайловна посмотрела на Ивана Синицу. Лицо его стало восковым.
— Умер, — тихо произнес Лойченко.
— Да, — сказала Вера Михайловна и закрыла платком лицо молодого бойца.
— И мы с вами здесь умрем, — сказал Лойченко. — Никакой черт нас не спасет, умрем!
— Нет, — возразила Вера Михайловна. — Мы не умрем.
— Умрешь! — вдруг закричал Лойченко. И не успела Вера Михайловна понять, что произошло, как страшный удар обрушился ей на голову и свет померк в глазах.
Лойченко встал, оглянулся. Никого. Вокруг все тихо. Он наклонился к неподвижно лежавшей Вере Михайловне, послушал сердце — бьется. Тогда вынул из кармана веревку, связал бесчувственной Соколовой руки — вот досада, веревка коротка. Сняв еще ремень, на всякий случай связал и ноги. Оглянулся еще раз и поспешно, уже ощущая в кармане хруст десяти тысяч марок, быстро, пригибаясь, побежал в сторону немцев.
