А в Эйнсвуд-Хаузе в библиотеке устроили громкое чтение заключительных глав.
При содействии своего кузена маркиза Дейна ее светлость оказала честь публике, включающей ее мужа, жену Дейна с сыном, Элизабет, Эмили, Тамсин, Берти, Джейнза, а также тех слуг, кому улыбнулось счастье оказаться в пределах слышимости собственных ушей.
Дейн появился в Лондоне и очутился у Эйнсвуд-Хауза в тот самый момент, чтобы стать свидетелем, как безжизненное тело его кузины вносят в дом. Он удерживал и успокаивал Эйнсвуда в углу спальни, пока врач оказывал помощь жене друга. Когда все закончилось, Дейн выскользнул вслед за доктором, оставив Эйнсвуда ссориться с женой.
Следующим вечером Дейн ссорился уже со своей собственной супругой, которая, вопреки указаниям, оставила Аткорт и отправилась с самоубийственной поспешностью в лондонскую резиденцию Дейнов. Она притащила с собой Дьявольское Отродье, потому что, по ее словам, тот беспокоился за своего папочку и завывал так, что хоть «караул» кричи, когда Джессика попыталась уехать без мальчишки.
Сегодня, однако, Доминик на удивление хорошо вел себя. Он тихо и смирно сидел на ковре между Эмили и Элизабет, и, затаив дыхание, слушал увлекательную историю. Даже во время получасового перерыва на отдых, предшествовавшего двум последним главам, он спокойно играл со Сьюзен и позволял девочкам закармливать себя конфетами в количестве, вряд ли шедшем ему на пользу.
Вир не был уверен, понимал ли ребенок эту сказку или его очаровали чтецы. Он боготворил отца, и, само собой разумеется, верил, что все должны сидеть тихо и внимать с благоговением, когда читает папочка. Можно было бы ожидать, что внимание мальчика ослабнет, когда за чтение возьмется кто-то другой.
Однако не тут-то было. Другим же чтецом была Гренвилл, а она ведь не просто читала. Она каждого героя по очереди представляла в лицах, наделяя его особым голосом и манерами. Короче, она играла, хотя клятвенно обещала Виру, что не покинет диван.
Доминик все время сидел на месте, как околдованный, и по окончании громко захлопал в ладоши и кричал «Браво», как все взрослые, потом вскочил, чтобы присоединиться к овациям стоя.
Гренвилл приняла эту дань с глубоким поклоном. И в той же нарочито театральной манере, каковой удостоила герцога Эйнсвуда после своего представления в «Голубой Сове», сняв воображаемую шляпу.
Только сейчас Вир осознал, почему тот поклон так навязчиво отпечатался в его памяти. Он уже видел его точную копию задолго до того, как положил глаз на Гренвилл.
Эйнсвуд лицезрел этот поклон впервые еще школьником в Итоне.
Он повернулся к Дейну, который хмурил брови, глядя на кузину.
– Узнаешь ведь? – обратился к нему Вир.
– Ты рассказывал, что она прекрасно подражает, – заметил Дейн. – Но что-то не могу припомнить, когда она могла подсмотреть этот жест у меня.
– Подсмотреть что? – спросила Гренвилл, вернувшаяся, наконец, на диван.
Вир насупившись смотрел на ее, пока она не прислонилась спиной к подушкам и не вытянула ноги.
– Поклон, – пояснил он. – Тот театральный поклон.
– Мой отец был актером, – напомнила она.
Отец Дейна актером не был, – возразил он. – Дейн приобрел это умение, еще когда ему было не более десяти лет. В первый раз я увидел этот поклон, когда Дейн одержал победу в драке с Уорделлом, который в то время был вдвое выше и на два года старше. Тогда мы еще учились в Итоне.
– А я узрела подобное впервые на постоялом дворе в Эймсбури, – присоединилась леди Дейн. – После того, как Дейн и Эйнсвуд отмутузили друг друга. Он весьма примечателен, этот поклон, верно? В Дейне присутствует театральная жилка. Впрочем, Баллистеры всегда любили устраивать представление. Кажется, они обладали немалой склонностью к драме – одна из черт, которой они без зазрения совести пользовались, чтобы устраивать дела по собственному усмотрению.
– Первый граф Блэкмур частенько развлекал монарха своими способностями к подражанию, – сообщил Дейн кузине. – Дедушка вашей матушки и его братья весьма увлекались театром – и актрисами – в юности. До того, как в Аткорте водворился мой отец, актерские труппы частенько посещали поместье и давали представления для гостей.
– И воистину, Гренвилл, ты не могла унаследовать свой единственный в своем роде талант ни от кого иначе, только от Баллистеров, – съехидничал Вир. – Вся красота, дар разума и добродетель проистекают оттуда.
– Только не добродетель, – возразил Дейн. – Уж это никогда не было нашей сильной стороной. Мы внесли нашу долю праведного лицемерия – в лице моего отца или дедушки Лидии – но давали в каждом поколении, по меньшей мере, одного дьявола.
На этом месте дьяволенок, который вышел из чресл самого Дейна, начал выказывать признаки неугомонности. Девочки пригласили его поиграть с ними и Сьюзен в саду. Тамсин отправилась присмотреть за ними. А уж куда бы она не направлялась, за нею туда же следовал Берти.
– Я совершенно потрясен, – заметил Дейн, когда молодежь ушла. – Никогда не видел, чтобы Сатанинское Отродье продержался так долго, сидя смирно.
– Он пребывал под чарами мастера-рассказчика, – предположил Вир. – Нет ни одного человека, будь то мужчина, женщина или ребенок, кто мог бы противиться этому волшебству.
– Боги, должно быть, наделили тебя талантом сполна, кузина, – сказал Лидии Дейн. – Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в нашем роду обладал им в такой мере. У нас имеется несколько прекрасно написанных писем в архиве и некоторое число вдохновляющих политических речей. Впрочем, что касается поэзии, которая мне попадалась, то она омерзительна. Но я сроду не наталкивался ни на одного Баллистера, сочинявшего истории с потолка.
– Моя жена ни в грош не ставит этот талант, – заметил Вир. – Она называет «Розу Фив» «сентиментальными помоями» – и это еще самый мягкий эпитет, которым она награждает сие произведение.
– Да потому что это просто бесполезная чепуха, – пояснила Лидия. – Развлечение и ничего больше. С незамысловатой моралью. Зло наказуемо, Добро побеждает. Не представляет ничего общего с настоящей жизнью.
– Нам приходится
– Не думаю, – возразила Лидия. – Я начинаю считать, что безответственно дарить обществу подобное. Начитавшись этой никудышной истории, девочки вбивают себе в голову пуститься на поиски приключений, которых не могут найти дома. Они будут воображать, что смогут справиться со злодеями с помощью заточенной ложки. Они…
– Ты хочешь сказать мне, что представительницы твоего пола такие идиотки, что не могут отличить правду от вымысла? – заметил Вир. – Любой, кто достаточно глуп, чтобы попытаться повторить один из трюков Миранды, либо безрассуден от природы, либо не владеет ни толикой здравого смысла. Такой народ будет творить глупости с твоим участием или без оного. Мои подопечные – прекрасный тому пример.
– Твои подопечные только доказывают мою точку зрения.
– «Отвратительные девчонки» – сама назвала ты их, когда еще и в глаза их не видела. – Вир повысил голос. – Они Мэллори, Лидия, а Мэллори порождали негодников с начала времен. И не надо использовать Лиззи и Эмми, как повод прекратить писать эти замечательные истории, которые ты соизволила назвать романтическим вздором и чепухой. Ты талантливая писательница, умеющая привлечь читателей обоих полов, любого возраста и происхождения. И я не позволю тебе выкинуть на ветер этот дар. Лишь только ты поправишься, как начнешь другой роман, и черт меня подери, если я не запру тебя в комнате, пока ты этого не сделаешь!
Она моргнула раз, другой. И потом сказала:
– Боженьки, ну и суету ты устроил. Я понятия не имела, что ты воспринимаешь все столь серьезно.
– Именно. – Он оставил кресло, прошел к камину и обратно. – Да я бы остался невеждой, кабы не «романтические помои» и «неправдоподобные истории». Да впервые я стал учиться на «Сказках тысячи и