«Между прочим конфуцианцы», сказала мне как-то одна моя девушка, наблюдая, как я ем яичницу с сосисками, «конфуцианцы считают, что искусство есть заключается в том, чтобы есть, когда ешь». А потом я услышал, что современный попсовый певец, чье имя, как и многие другие подобные ему имена, я бы предпочел не знать, поет о том же; он пел, что еще бабушка учила его «любить — так любить, гулять — так гулять», и еще что-то в том же духе, но что именно, я не помню. Вероятно, пить — так пить, стрелять — так стрелять. Мне же это никогда не удавалось; я мог получать удовольствие от происходящего и все равно смотрел на него и на себя немного со стороны, сощурив невидимый мысленный глаз, и только усилием воли мне удавалось ненадолго сократить неизбывную дистанцию между видимым и происходящим. Марголин в этом смысле был гораздо лучше меня.
— Ты знаешь, — сказал он через пару дней, — мы тут пили с Борькой, ну знаешь, который работает в Шабаке[152], и выпили, честно говоря, немало. Так я ему рассказал, как мы с тобой добыли копье Лонгина.
— И что?
— Так он стал хвастаться, что был задействован в мивца «Лонгинес» [153]. А это вообще что такое?
— Понятия не имею, — ответил я, — спроси его.
— Да он об этом так гордо говорил, что мне было неловко спросить: а что это вообще за зверь. Ладно, спрошу.
Он спросил в тот же день, встретив Борьку где-то в городе, и перезвонил мне в состоянии крайнего удивления.
— Ты бы видел Борькино лицо, — сказал он, — он только что не побелел, когда я его спросил про операцию «Лонгинес».
— Так что же это такое?
— Он сказал, что впервые слышит и никогда мне ничего такого не говорил. А потом еще перезвонил и попросил, во имя старой дружбы, к его пьяному бреду всерьез не относиться.
— Что, только ради этого и позвонил?
— Да нет, — сказал Марголин ехидно, — просто к слову пришлось — где-то в середине разговора.
— Ага.
— Вот и я говорю.
— Ну, — добавил Марголин, подумав, — с чего начнем?
— Оставь. Очередной шабаковский бред.
— Ты не видел его рожу.
— Было бы что серьезное, ты бы на ней ничего не прочитал.
— Я его уже десять лет знаю; мы еще в Ботаническом саду пили, до того как его замуровали. Так что он для меня вполне открытая книга.
— Нет, — сказал я, — занимайся этой чушью без меня.
— Долг платежом красен, — ответил он упрямо, — я же пришел помогать тебе по дороге на факторию. Да и вообще.
«Вообще», как мне показалось, заключалось в том, что нечто из услышанного его насторожило, и он просил о помощи.
— Приходи, — сказал я, и мы начали разрабатывать план действий.
Но разработать его было сложно, поскольку абсолютно никаких нитей у нас не было, а поиск в интернете со словами «мивца „Лонгинес“», «операция „Лонгинес“» и даже «оперейшн „Лонгинес“» не дал никаких результатов. Мы решили ждать и наводить справки, но все это оказалось достаточно безрезультатным.
Так продолжалось до одного вполне случайного эпизода. Был ясный весенний день, небо горело синевой, было невыносимо душно и все же хорошо, горячий воздух обволакивал кожу. Я вернулся домой, разделся и лег на матрас; работать и читать не хотелось, думать тоже. Я полежал так некоторое время, иногда шевеля пальцами на ногах и искоса на них поглядывая, но потом усилием воли все же заставил себя подняться и включил компьютер. Собственно говоря, я должен был перевести на иврит какие-то не очень понятные мне бумаги из Национального фонда по озеленению и даже перевел почти целый абзац, но потом решил, что переход от матраса к работе был слишком резким и, дабы его немного скрасить, пошел в чат. Из тех чатов, в которых я временами бывал, я выбрал тематический музыкальный чат на одном из израильских русскоязычных сайтов — надеясь услышать какие-нибудь забавные новости, которых, впрочем, я не слышал там никогда. За двумя исключениями, в чате висели вполне знакомые ники.
— Ну, что нового, — спросил я, входя.
— Да так, общаемся, — ответил «гопа».
— Типа, — добавила «киса».
— И про что?
— Да хрень всякая, — ответила «магдалина».
— Не скажи, — написал «спам», — Земфира — это круто.
— Но занудно, — добавил Шарик.
— Сам ты занудный, — ответила «киса».
— А по-моему, — сообщила «кошечка», — Земфира свою лучшую песню уже написала.
— А ты тоже так думаешь? — написал я, пытаясь вспомнить, не слышал ли я часом где-нибудь эту Земфиру. Но «кошечка» как-то писала, что она, «кошечка», очень симпатичная; и, кроме того, я два или три раза общался с ней «напрямую», с помощью вполне индивидуальных посланий. Так что мне не хотелось портить уже сложившиеся отношения.
— А кто еще так думает? — спросила «кошечка».
— Ну я, например, — написал я.
— Какие мы умные, блин, — написал «гопа».
— Скукотища, — пожаловалась «киса».
— Тебе всегда скучно, — написала «магдалина».
— А тебе всегда весело, — ответила «киса», — все ждешь, что тебя кто-нибудь склеит.
— Вафельник завали, а, — написала «магдалина».
— Девочки, не ссорьтесь, лучше скажите, как вам последний хит «Ногу свело», — написал «спам».
— Еще раз — и обеих отмодерирую на бип, — вмешался, хотя и с опозданием, модератор.
— Ты, блин, пальцы-то не очень растопыривай, — сказала «киса».
— Киса, последнее предупреждение, — ответил модератор.
— Давно пора, — ответил «шарик».
— Ты, бип, девушек не трогай, — прореагировал «спам», — слушай свою «красную плесень».
— Кто здесь против панков? — написал «гопа».
— Слушай, — написал я «кошечке», — тут, я чувствую, про музыку сегодня не очень поговоришь.
— А когда поговоришь? — ответила она. — Одни жлобы вокруг.
— Может, пересечемся?
— Легко. А когда?
— Да сейчас.
— Не. Я под душ влезть хочу. И мне еще ехать почти час.
— В семь? — предложил я, — у «Талитакуми»[154]?
— Беседер. Забились. А как ты выглядишь?
Я объяснил.
— А ты?
Она тоже объяснила.
— Тачка есть? — добавила она.
— Есть, — сказал я, подумав, что за два часа успею попросить у Марголина его старую «Субару».
Мы встретились в начале восьмого; и вопреки моим дурным предчувствиям, «кошечка» оказалась
