службы и моря», — не чужие ведь, а собственные мысли высказываются им, да и внешне как будто ничем не выделяет его Соболев из офицерской среды.
Однако после нескольких глав наше отношение к Николаю меняется. Становится все очевидней, что перед нами энергичный, умный и беспомощный человек, который вынужден прятаться в эгоцентризм, как в скорлупу, от «организованного абсурда», царящего на флоте и мешающего ему, моряку по призванию, по самому складу души, любить свой корабль и Родину и служить им верой и правдой. Но вот надвигается война, и в душе лейтенанта зреет предчувствие невиданных перемен. Непривычно странное, неожиданное стремление заглянуть в душу матроса, в те самые её печали, о которых он с такой иронией лишь недавно толковал брату, вдруг властно охватывает Николая. И чем сильнее это стремление, тем быстрее ползет трещина между ним и его золотопогонными сослуживцами, и мы ясно видим, как постепенно, но неудержимо расходятся её края под нажимом Времени.
Время стучит и в юношеское сердце Юрия Ливитина. Глубинное развитие этого характера еще более противоречиво, потому что ухватил его художник в самом бурном процессе становления и с гораздо большей определенностью нацелил в краснофлотскую современность конца 20-х годов. Качества будущего царского офицера и качества будущего командира Красного Флота — еще только предпосылки в его развитии, но они уже живут, уже борются между собой, и автор зорко и заинтересованно следит за всеми перипетиями разгорающейся борьбы и сам участвует в ней, сочувствуя, издеваясь и негодуя.
Быть может поэтому, когда речь заходит о младшем Ливитине, в авторском тоне нет того уничтожающего сарказма, с каким он говорит о «жрецах службы и моря». Здесь главное его оружие — насмешка, больно бьющая по юношескому самолюбию. Иронизируя, а то и откровенно смеясь, рисует Соболев злоключения гардемарина: то его задерживают на рассветной палубе в кальсонах, то он неуклюже пытается «соблазнить» горничную Наташу по всем «правилам», вычитанным из бульварных романов.
За этим обличающим, но и облегчающим смехом проступает симпатия к герою. Истоки её в горячей и по-своему бескорыстной влюбленности Юрия в море и корабль, в его тяге к матросам. Пусть все это юноша взрастил в себе, «Станюковича начитавшись», — Соболев то и дело язвит по этому поводу… Но из-за локафовских выпадов на каждом шагу пробивается его собственная давняя приверженность к поэтическим страницам флагмана русской морской литературы.
В пору первого знакомства с «Капитальным ремонтом» далеко не все читатели сумели понять диалектическую природу характеров братьев Ливитиных. Даже многие профессиональные критики видели в Николае и Юрии лишь блестяще разоблачаемых представителей офицерской касты. Писатель подтвердил неизбежность внутренней перестройки своих героев в четырех новых главах романа, которые были опубликованы в первой половине 1962 года и которыми завершается ныне «Капитальный ремонт».
Эти главы воспринимаются как первый подступ к развязке обозначенного Соболевым острейшего социально-психологического конфликта. Решающим толчком здесь служит весть о войне, сигнал тревоги, по которому извлекаются из сейфа строго секретные пакеты, готовятся выйти в бой корабли, и первая заградительная мина — первая из многих тысяч, которые вскоре заполнят Финский залив, тяжело скатывается в волны. Страна, флот, люди перешагивают некий качественный рубеж времени.
Он становится для братьев Ливитиных рубежом повзросления. Теперь уже каждому читателю видно, что не только Юрий, но и рисующийся своим цинизмом Николай продолжали до этого момента питать какие-то иллюзии: Юрий — о воинской славе, ждущей его в неминуемом и немедленном морском сражении, коим, по его мнению, обязательно должна открыться война, Николай — о возможности хоть как-нибудь воздействовать на неотвратимый ход событий, грозящий флоту разгромом. Но каждая из судорожных попыток реализовать эти стремления терпит крах. Обстоятельства сильнее — те самые, которые так неумолимо и жестоко решили в свое время судьбу кочегаров. Царизм, воплощенный в «организованном абсурде» всего хода государственной и флотской жизни, заведомо не способен к активной встрече с врагом, а тем более к победе. Он приговорен к смерти самой историей. И жуткая тяжесть этого приговора уже не просто гнетет Николая. Мучительно и гневно сознавая свое бессилие, он начинает всерьез размышлять о неизбежной и желанной теперь для него революции.
Не легче и Юрию. Не потому ли иронические нотки, привычно звучащие в посвященных ему строках, почти неприметно для нас сменяются драматическими, а насмешливо поданный эпизод «соблазнения» Наташи выступает теперь в многозначительном контрасте со страницами, рассказывающими о неожиданной и горькой, о прощальной бабьей ласке, которой дарит юношу горничная Сашенька, провожая его. Что с того, что «набег на славу» не удался. Ведь в этом порыве Юрия не было на сей раз ничего позорного, и грозовая туча войны еще тяжелей нависает над ним, над Николаем, над Сашенькой — над всей страной. И потому обжигающий его губы Сашенькин поцелуй остается за ним по праву — ему нечего стыдиться, его бой по-прежнему близок и неотвратим…
Не менее близка и неотвратима теперь решающая встреча Николая и Юрия с теми героями романа, которые в первых его главах оставались на втором плане. Большевики-подпольщики Кудрин, Волковой, Тишенинов выдвигаются вперед всем развитием действия, всем ходом событий закономерно и неизбежно, как единственная по-настоящему активная и целеустремленная сила истории.
Обращенный своим содержанием в прошлое, впрочем, тогда не столь уж далекое, «Капитальный ремонт» был органично связан с временем, его породившим.
То было время «великого перелома» — семилетие между 1927 и 1934 годами, которое ныне являет нам как трудно постижимое сочетание созидательского энтузиазма и возрастающей трагичности. Уже утверждался сталинский культ и в ходе «сплошной», «ударной» коллективизации, в обстановке «головокружения от успехов» множились числом незаконные «раскулачивания», аресты и ссылки. Но все это, до какой-то поры, воспринималось подавляющей частью современников как неизбежные издержки и жертвы борьбы за социализм в ходе его развернутого победного строительства, зримо-весомого, как шпалы Турксиба и домны Магнитки.
Людям, особенно тем, кто сумел, на их взгляд, избавиться от груза дореволюционных предрассудков и радостно почувствовать свою приобщенность к ритмам и лозунгам времени, на некий срок помстилось тогда наивно и счастливо, что они окончательно познали законы исторического развития и даже овладели главными его рычагами, потребными для возведения еще небывалого в веках государства трудящихся.
Отсюда — крайне характерное для тех бурных лет страстное, можно даже сказать пристрастное, отношение к истории и к современности в их сопоставлении и контрастах. Хозяйски «осваивает» историю и набирающая зрелость наша литература. Мысли об эпических полотнах, достойных происходящего, звучат в письмах и статьях М. Горького, А. Толстого, А. Серафимовича, Д. Фурманова, начинают воплощаться в первых томах «Клима Самгина», «Тихого Дона», «Хождения по мукам». То же ощущение породило советский исторический роман. Обращаясь к истории, художники прежде и больше всего стремились понять свое время.
В том же направлении развивалась и оборонная тема. Военная угроза росла, и в ответ на нее росли Вооруженные Силы Страны Советов. Проблема патриотизма и воинского долга, отношения между командиром и подчиненным, складывающийся облик советского военного профессионала — вот что интересовало локафовских авторов, и особенно А. Новикова-Прибоя, Вс. Вишневского, В. Лавренева, С. Колбасьева. Стремясь понять те сложные процессы, которые происходили в начале 30-х годов в армии и на флоте, они обращались к их октябрьским и предоктябрьским истокам.
Леонид Соболев не был среди них исключением. Но, как и во всяком настоящем художнике, эти тенденции проявились в нем и в его романе по-своему. И прежде всего они проявились как флотская устремленность, интерес к формированию советской морской души, к рождению командира. «Капитальный ремонт» был задуман и выполнен как первая часть эпопеи, глубоко современной не только по духу, но и по содержанию; как начало оборонной эпопеи о вчерашнем и сегодняшем дне Красного Флота, готовящего себя к завтрашним классовым боям. Роман посвящался людям большой и нелегкой судьбы, с которой неразрывно сплелась судьба самого писателя.
Отсюда беспокойный характер еще одного главного героя в «Капитальном ремонте» — его лирического героя-повествователя. Он предстал перед советскими читателями начала 30-х годов как молодой их современник — товарищ и ровесник строителей Магнитки и Днепрогэса, командир РККФ[2], зорко следящий за зловещими махинациями «керзонов» и Пуанкаре у границ Республики. Он принес в роман горячее дыхание своей поры, её революционный пафос, её иронический и негодующий голос. Он заставил книгу откликнуться на самые актуальные политические
