вчера вечером?
Римма отвела глаза в сторону.
– Не понимаю. О чем ты? Я очень голодна. Ты можешь дать мне…
– Замолчи! Ты согласна пройти курс лечения, если мне удастся договориться с врачом?
Лицо Риммы помрачнело.
– Мне уже поздно лечиться. Я знаю. Бесполезно говорить о врачах.
– Есть человек, который может тебя вылечить. Если мы с ним договоримся, ты согласишься пройти курс лечения?
– Кто это?
– Доктор Клинци. Он лечит всех знаменитых киноартистов. Может, мне удастся уговорить его.
– Держи карман шире. Проще всего дать мне денег. Много не надо, всего каких-нибудь…
Я с силой встряхнул ее. Мне едва не стало дурно, когда она дохнула на меня.
– Ты согласишься лечиться у него, если мы с ним договоримся? – крикнул я.
Римма вырвалась у меня из рук.
– Как хочешь.
– Ладно. Я переговорю с ним. Никуда не выходи из комнаты. Я скажу Кэрри, чтобы она принесла тебе чашку кофе и что-нибудь поесть.
Подойдя к лестничной площадке, я окликнул Кэрри и попросил принести Римме шницель и кофе, потом зашел к себе и надел свой лучший костюм. Костюм был неважный, местами лоснился, но когда я причесался, почистил ботинки и вообще привел себя в порядок, вид у меня стал вполне приличный.
Затем я снова зашел к Римме.
Она сидела на кровати, отпивая кофе, и, увидев меня, по привычке сморщила нос.
– О! Ты здорово выглядишь!
– Не важно, как я выгляжу. Давай пой. Все что угодно.
Римма уставилась на меня.
– Все что угодно?
– Да. Пой.
Римма запела «Дым ест тебе глаза».
Она пела безо всякого усилия. И снова при звуках ее чистого, сильного голоса я почувствовал озноб.
Я стоял и молча слушал, а когда она исполнила припев, остановил ее.
– Хорошо, хорошо, – сказал я с бьющимся сердцем. – Никуда не уходи. Я скоро вернусь.
Прыгая сразу через несколько ступенек, я сбежал по лестнице.
Особняк доктора Клинци стоял посреди большого красивого сада, обнесенного высокой стеной и острыми железными шипами.
Я пошел по длинной аллее. Мне потребовалось три-четыре минуты быстрой ходьбы, прежде чем я увидел дом, показавшийся мне голливудским вариантом дворца Медичи во Флоренции.
Около пятидесяти ступеней вели к большой террасе. В окнах верхнего этажа виднелись решетки.
И от самого особняка, и от сада веяло какой-то холодностью и отчужденностью. Казалось, даже розы и бегонии источают не аромат, а уныние.
Недалеко от аллеи, под тенью вязов, сидело в креслах-колясках несколько человек; рядом хлопотали три или четыре сиделки в ослепительно белых халатах.
Я поднялся по ступенькам парадного и позвонил.
Через несколько секунд дверь открыл какой-то серый человек: у него были серые волосы, серые глаза, серый костюм и медлительные старческие манеры.
Я назвал себя.
Он молча провел меня по сверкающему паркету в небольшую комнату, где за письменным столом сидела и что-то писала карандашом изящная блондинка – медсестра.
– Мистер Гордон, – доложил серый человек.
Стоя позади, он с такой силой пододвинул стул, что мне волей-неволей пришлось сесть: уходя, он осторожно, словно она была из хрупкого стекла, прикрыл за собой дверь.
Медсестра отложила в сторону карандаш и, печально улыбаясь одними глазами, мягко спросила:
– Да, мистер Гордон? Чем мы можем вам помочь?
– Я хочу переговорить с доктором Клинци об одном пациенте.
Медсестра взглянула на мой костюм.
– А кто ваш пациент, мистер Гордон?
– Я все расскажу доктору Клинци.
– Боюсь, доктор сейчас занят. Вы можете довериться мне. Решение о приеме зависит от меня.
– Очень мило с вашей стороны, но в данной ситуации речь идет об особом случае. Я хочу поговорить лично с доктором Клинци.
– Что за особый случай, мистер Гордон?
Чувствовалось, что мое объяснение никакого впечатления на нее не произвело; в ее глазах уже не было печали, они выражали просто скуку.
– Я антрепренер, а мой клиент – певица, и стоит очень дорого. Мне придется обратиться еще куда- нибудь, если я не смогу переговорить непосредственно с доктором Клинци.
Кажется, мои слова произвели впечатление, медсестра задумалась.
– Если вы минуточку подождете, мистер Гордон, – сказала она, поднимаясь, – я выясню…
Она вышла из комнаты, но почти тут же вернулась и остановилась в дверях.
– Прошу вас.
Я прошел в огромную комнату, заставленную современной мебелью; здесь же стоял операционный стол, а за письменным столом у окна сидел человек в белом халате.
– Мистер Гордон?
Он произнес мою фамилию так, словно мое посещение доставило ему необыкновенную радость.
Человек поднялся. Это был мужчина лет тридцати, небольшого роста; у него были светлые курчавые волосы, серо-голубые глаза и мягкие, вкрадчивые манеры.
– Да, правильно. Доктор Клинци?
– Конечно. – Он жестом показал на стул. – Чем могу служить, мистер Гордон?
Я сел и подождал, пока уйдет сестра.
– У меня есть певица, которая вот уже три года принимает морфий, – начал я. – Мне нужно ее вылечить. Во сколько это обойдется?
Взгляд серо-голубых глаз не был обнадеживающим.
– Мы берем пять тысяч долларов за курс лечения, гарантируя положительный исход, мистер Гордон. У нас есть все основания для такой гарантии.
Я глубоко вздохнул.
– За такие деньги вполне естественно ожидать положительного исхода.
Он печально улыбнулся. В этом заведении, видимо, все специализировались на печальных улыбках.
– Вам, мистер Гордон, сумма, возможно, покажется значительной, но наши пациенты принадлежат к высшим слоям общества.
– Сколько времени длится лечение?
– Все зависит от пациента. Примерно недель пять, а если мы имеем дело с очень трудным случаем – недель восемь, не больше.
– И результат гарантирован?
– Разумеется.
Я знал, что не найдется сумасшедшего, который одолжил бы мне пять тысяч долларов; у меня не было никакой возможности раздобыть такую сумму.
Я решил испытать, не клюнет ли он на мою приманку.
– Видите ли, доктор, это несколько больше того, что я в состоянии уплатить. Девушка обладает изумительным голосом. Если я смогу вылечить ее, она будет зарабатывать огромные деньги… А что, если
