Он поставил ногу в стремя. Когда он попытался запрыгнуть, то толчок в грудь столкнул его. Он попробовал снова, но еще один удар свалил его. Он ударился о землю, приступ боли от удара прошел по его спине и плечам.
Задыхаясь, в синяках, он сел и потер свою ноющую руку. Он потянулся здоровой рукой, схватил свисающее стремя и с его помощью поднялся на ноги. В вихрях тумана перед ним снова показалось ее лицо, ее пустой взгляд обвинял его, что было даже страшнее из-за полнейшего отсутствия выражения лица. Как будто его уже судили, осудили и приговорили.
Он с трудом раскрыл дрожащие губы.
— Скажите мне, что Вы хотите, чтобы я сделал?
Вместо ответа крутящаяся темнота поглотила его, забирая все мысли, все надежды. Сильнейшее давление наполнило его грудь. Боль и холод стали невыносимыми. Он открыл свой рот, вдыхая воздух, но ничего не вышло. Он умирал. Желал умереть. Молил о конце.
— Вы можете понять, что такое пытка?
Он открыл глаза и увидел, что стоит на коленях, прижав руки к голове. Боль отступила, превратилась в тупую пульсацию внутри него. Он опустил руки по бокам и поднялся на ноги.
— Ради Бога, вот значит, что такое умирать?
Маленький утонувший призрак парил в нескольких футах от него, окруженный массой жутких лиц, каждое из которых говорило о жестокой смерти в воде.
Для некоторых. Для меня. И для нее тоже.
— Тогда кем бы она не была, она тоже умерла? — он показал на лица, кружившие в тумане. — Она среди них?
Нет. Ее душа умирает.
— Я не понимаю. Пожалуйста…
Иди.
Повернувшись, она исчезла в завихрениях тумана. Другие призраки смотрели на него, обвиняя, он схватил поводья и поставил ногу в стремя. Как прежде, ударная сила не дала ему забраться в седло.
Пешком он последовал за маленьким призраком и его толпой неприятных приятелей через незнакомые окрестности. Он боролся с потребностью отступить, когда духи пересекали его путь, пока изможденные пальцы тянулись из темноты, чтобы тронуть его совесть. Когда шепот раздался у нее в ушах: Все мертвы…убиты ради груза.
Куда они его вели? В болото, на утес? Ослепленный ночью и туманом и своими волнующими страхами, он не мог узнать этого. У него не было выбора, но одно для него было сделать труднее всего в жизни: подчиниться чужой воле.
Появились прямоугольные очертания маленькой часовни, сероватые в темноте. Небольшой лес средних могильных камней, то тут, то там покрытых мхом, скопились в одной части церковного двора. Чад подошел к отверстию в окружающей стене, где раньше были ворота и, ведя Принца за собой, ступил во двор.
— Что это за место?
Единственным ответом был шелест ветра в вереске. У него не было понятия, где он находился, как далеко от дороги, или в каком направлении она лежала. У него почти не было выбора на остаток ночи, он провел Принца к крыльцу и привязал поводья к перилам.
— Ты будешь в безопасности на святой земле, я так думаю, и я не уйду далеко. — Он коснулся ладонью носа лошади. Потом, чувствуя себя так, словно он единственный обитатель безжизненного мира, покинутый, по иронии, духами, которые привели его сюда, Чад потянул тяжелую дубовую дверь.
Где-то между домом тети Луизы и деревней Софи поняла, что плутает в море тумана, ее чувство направления исчезло без следа. Она остановилась, когда туман окружил ее. Острые камешки впивались в ее тапочки, заставили ее сильно пожалеть, что она поторопилась и не одела ботинки. Она неподвижно стояла и молилась о том, чтобы мельком заметить дорогу. Звон колокольчика на буйке. Что-нибудь, что могло ей помочь понять ее местоположение.
Не было ничего. Не видно не зги. Никаких звуков, кроме далекого гудка и шума моря, который был оглушен туманом и, казалось, шел ниоткуда. Она плохо знала эту область, но за прошедшую неделю она многое узнала о существующих опасностях. Шаг не в том направлении мог привести ее на утес, в навоз болота или так глубоко в торфяники, что она никогда в жизни не найдет дороги назад.
Ночь касалась клейким воздухом ее кожи. Она не могла стоять тут на этом месте, не двигаясь, до утра. Она коснулась земли тапочкой. Она казалась твердой и надежной, как и должна была быть дорога. Вероятно, если она осторожно пройдет…
В следующее мгновение она вздохнула в изумлении и облегчении. Сверху туман прорезали лучи света. Она пошла к ним, пытаясь не бежать, хотя очень хотела оказаться в безопасности. Каменные стены появились из тумана, узкие, остроконечные окна купались в манящем свете.
К ее удивлению, прямо рядом с дверью стояла лошадь в полудреме, ее морда касалась перил лестницы. Животное встрепенулось при ее приближении и всхрапнула, но, казалось, снова уснуло в полном довольстве. Она посмотрела на каменное строение, мокрое и блестящее там, где свет лампы касался его. По виду это была церковь. Кто мог быть внутри в такой поздний час? Определенно не священник. Кто-то такой же потерявшийся, как она?
Или вероятно, такой человек, которого ей бы следовало избегать в такую ночь, как сегодня. Но какой у нее был выбор? Она не могла пойти обратно тем же путем, каким она пришла; но она также не знала, в каком направлении идти. Даже когда солнце встанет и сожжет смешанный туман, она все еще может совершенно заблудиться.
У нее не было выбора, кроме как оставить себя на милость таинственного человека внутри.
Чад выпрямился. Деревянная скамья заскрипела под его весом, и звук эхом отдавался в пустой часовне. Он не собирался засыпать, но, о, Господи, как же он пожалел, что заснул. Эти сны, видения…
Что разбудило его? Он прислушался в напряжении и тревоге.
Сырой ветер прошелестел по всей длине прохода. Шаги заставили его подняться. Развернувшись, он посмотрел на боковой проход. В открытом проеме стояла бесформенная фигура, освещенная светом фонаря.
— Я заблудилась, — женский голос отразился от каменных стен. — Вы мне поможете, пожалуйста?
Его сердце подпрыгнуло к горлу, когда просьба о помощи вернула его ночные кошмары. Он схватился за спинку скамьи.
— Убирайтесь. Какое Вы право имеете ходить по освященной земле?
— Я…извините меня, сэр. — Ее голос опустился до шепота. Он услышал тихий кашель, а потом более сильный, явный. — Вы священник? Если Вы позволите мне остаться, пока туман не рассеется, сэр, я обещаю, что не потревожу Вас.
Ее глаза, большие и блестящие в свете лампы, выделялись в капюшоне плаща. Его взгляд коснулся линии пухлых губ и высоких скул, взъерошенных волн блестящих волос. Милосердный Бог, она была настоящей. Человеком. Живым.
Облегчение заставило его броситься по проходу, остановившись, когда она издала всхлип. Она отступила, почти споткнувшись о край плаща, поспешно стараясь сохранить дистанцию между ними.
Вы должны помочь ей. Она не может меня видеть. Не об этой ли женщине говорило маленькое приведенье? Та, которая была одинока и в горе? Не привели ли его к этой часовне, чтобы помочь ей? Он поднял руки.
— Я не сделаю Вам больно; я клянусь. Просто испытал сильнейшее облегчение, что я больше не один в такую странную ночь, как эта.
На мгновение он почувствовал себя глупо, жалко, признаваясь в такой уязвимости, но она не заставила его пожалеть об этом признании. На ее лице отразилось облегчение, и тихое рыдание сорвалось с ее губ. Молчаливо соглашаясь, они подошли друг к другу поближе.
Она протянула ему свой фонарь. Он поставил его на пол и раскрыл ей свои объятия. Сильно дрожа, она бросилась в них, как если бы это было самое естественное место для нее во всем мире. Она прижалась
