такой специальный и мало освещенный вопрос, как врачебное дело, он сумеет лишь поняв прошлое во всем объеме и во всей широте.
Он особенно интересуется фольклором — теми «медицинскими» моментами, которые нашли свое отражение в былине, песне, поверьях. Судьба медицинского дела в России интересовала Чехова как врача, а среди множества тех материалов, над которыми он работал, находились и такие, которые не могли не волновать его как художника.
На этом незавершенном труде сказалась не только величайшая добросовестность, столь ему вообще свойственная, не только точность, так характерная для него, как беллетриста, но и слияние художника и исследователя, медика и писателя. Ведь Чехов и Гете ценил именно за то, что в создателе «Фауста» «рядом с поэтом прекрасно уживался естественник». А о самом себе говорил, что не сомневается в серьезном влиянии на его литературную деятельность занятий медицинскими науками. «Они, — отмечает он в автобиографии для доктора Г. И. Россолимо, в письме 11 октября 1899 года, — значительно раздвинули область моих наблюдений». И дальше:
«Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность, они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня, как для писателя, может понять только тот, кто сам врач; они имели также и направляющее влияние, и, вероятно, благодаря близости к медицине, мне удалось избегнуть многих ошибок. Знакомство с естественными науками, научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно — предпочитал не писать вовсе. Замечу кстати, что условия художественного творчества не всегда допускают полное согласие с научными данными; нельзя изобразить на сцене смерть от яда так, как она происходит на самом деле. Но согласие с научными данными должно чувствоваться и в этой условности, то есть нужно, чтобы для читателя или зрителя было ясно, что это только условность и что он имеет дело со сведущим писателем. К беллетристам, относящимся к науке отрицательно, я не принадлежу; и к тем, которые до всего доходят своим умом, не хотел бы принадлежать».
Чехов радовался, когда в рассказах удавались ему моменты чисто медицинские. Ему был поэтому очень приятен комплимент его читательниц, находивших, что роды в рассказе «Именины» «описаны правильно». Он считал себя обязанным «мотивировать медицинские случаи».
Ему неприятен совет Суворина «перестать гоняться за двумя зайцами и не помышлять о занятиях медициной». Он недоумевает: «Почему нельзя гоняться за двумя зайцами, даже в буквальном смысле этого слова, были бы гончие, а гнаться можно». Гончих — в переносном смысле — у него, по всей вероятности, нет, но он «чувствует себя бодрее и доволен собой, когда сознает, что у него два дела, а не одно». «Медицина моя законная жена, а литература — любовница. Когда надоедает одна, я ночую у другой. Это хотя и беспорядочно, но зато не так скучно. Да и к тому же от моего вероломства обе решительно ничего не теряют. Не будь у меня медицины, я свой досуг и свои личные мысли едва ли отдавал бы литературе» (из письма 11 сентября 1888 года).
Поборола в конце концов все-таки литература. От практической врачебной деятельности он устал и отстал, а целиком отдаться теоретической работе не смог именно потому, что медицина, точнее сказать — метод мыслить научно, помог его творческой интуиции развернуться во всю ширь и не в области чисто научной, а исключительно — в художественной. Правда, уже будучи известным писателем, он где-то в глубине души таил мечту стать популярным и в медицине. И едва ли только в шутку говорил он о своем «Сахалине», как о труде академическом, за который можно получить премию митрополита Макария. Больше того, известно, что покойный профессор Г. И. Россолимо по просьбе А. П. Чехова, его университетского товарища, вел переговоры о возможности назначения Чехову кафедры и степени доктора медицины, приняв «Сахалин» как научную диссертацию. Переговоры не увенчались успехом, но тот факт, что они велись, весьма показателен и говорит о всей серьезности отношения Чехова к возможности признания научной ценности за его публицистической книгой.
С другой стороны, он понимал, что медицинская практика очень ему мешает и в явном противоречии с самим собой, писал Григоровичу, что к нему, по «уши втянувшемуся в медицину», чрезвычайно подходит поговорка о двух зайцах. Но это уже из области тех противоречий, которые вообще уживались в Чехове. Вряд ли можно принимать на веру и слова его — в письме к А. С. Суворину, — что для медицины он «недостаточно любит деньги», а для литературы ему «нехватает страсти». Вопрос о «страсти», как о творческом темпераменте, — это особый вопрос, который нужно поставить уже не в плане исследования вопроса о чеховских «двух зайцах» — медицине и литературе, за которыми он «гонялся», начиная с первого же своего дебюта в печати. Но несомненно одно, что в первые годы его, как он сам выражался «шатания» по юмористическим изданиям и газетам, медицина мешала ему, так же как литература мешала науке.
Эпоха «Антоши Чехонте»
Многолетнее шатание по юмористическим журналам началось со «Стрекозы» (1880). Затем он печатается в «Зрителе» (1881–1883 гг.), «Мирском толке», «Москве», «Свете и тенях», «Спутнике» (1882), в Альманахе «Стрекозы» (1884), в «Русском сатирическом листке» (1884), «Развлечении» (1884–1886 гг.), «Сверчке» (1886), в «Будильнике» (1881–1887 гг.) и в «Осколках» (1882–1887 гг.).
В этих журналах и журнальчиках появляются рассказы и рассказики: «Комары и мухи», «О том, о сем», «Финтифлюшки», подписи к рисункам, «Перепутанные объявления», фельетоны и заметки, — подписанные псевдонимами: «Антоша Ч.» и просто — «Антоша», «Чехонте» и «Антоша Чехонте», «Антоша Ч.» и «Ан. Ч.», «Антансон» и «Г. Балдастов», «Вспыльчивый человек» и «Человек без слезинки», «Брат моего брата» и «Врач без пациентов», «Рувер» и «Улисс».
Молодой Чехов пишет много: если в 1880 году он печатает только девять вещичек, то уже с 1881 цифры будут неизменно подыматься: тринадцать в 1881, тридцать два в 1882, сто двадцать в 1883, сто двадцать девять в 1885 году. 1887 год станет годом переломным во многих отношениях, в том числе и по явному спаду «многописания» — в этом переломном году Чехов напечатал только шестьдесят восемь произведений.
Материальная нужда была только одной из причин, влиявших на темпы работы Антоши Чехонте, да и нельзя утверждать, что Чехов начал заниматься литературой, ища только обеспеченного заработка. Что чеховская семья жила бедно, и Антошино писательство давало ей значительную материальную поддержку, — это несомненно, но мы уже знаем, что страсть к литературе пробудилась в Чехове очень рано и была весьма стойкой.
Есть трогательный рассказ о том, что первый же свой гонорар Чехов истратил на именинный пирог матери. Очень может быть, что Антоша купил этот пирог на гонорар, полученный из «Стрекозы». Но не это важно — важно то, что «Письмо к ученому соседу» в истории многих писательских дебютов занимает совершенно исключительное место как произведение, написанное в такой уверенной и определенной манере, которая свидетельствовала о необычайной — для возраста автора — художнической зрелости. «Письмо к ученому соседу» является пародией на одно родственное письмо, хранившееся в чеховской семье, а может быть, и литературным изложением той «лекции», с которой выступал Чехов-гимназист, изображая ученого профессора. Вероятно, в состав дебютного произведения начинающего Чехова вошло то и другое, но важен основной элемент, составляющий стилевой стержень «Письма» — его пародийное звучание. Не менее замечательно, что в том же номере «Стрекозы», в котором помещено «Письмо к ученому соседу», напечатана и вторая вещичка Чехова под заглавием: «Что чаще всего встречается в романах». Здесь чувствуется необычайной остроты писательский глаз и слух, не терпящие штампа и шаблона.
Но его «многописание» знает срывы, часто отмечается отсутствием вкуса и наличием того самого шаблона, который был так зло им высмеян с первого шага в литературе. И это понятно, — втянувшись в журнальную работу, всегда срочную и всегда выполняемую на потребу заказчика, Чехов часто неудачно острил и, что хуже, охотно удовлетворял грубые вкусы читателей «Стрекозы» и «Зрителя». Кто поверит, что именно Чехову принадлежат такие афоризмы:
«Проданная лошадь передается при помощи полы, из чего явствует, что бесполый человек лошадей ни продавать, ни покупать не может».
