чего тебе опять неймется?
– Там Ваго! – закричала девушка. – Посмотри! Ваго в паноптиконе!
И она повернула окуляр паноптикона к деду. Креч долго теребил настройку, пока не отрегулировал фокус так, чтобы его подслеповатые глаза могли хоть что-то разглядеть. Когда это ему наконец удалось, старик увидел рисунок, даже скорее набросок в коричневатых тонах, изображающий его бывшего помощника – голема. Под рисунком появлялись и исчезали слова, но шрифт был слишком мелок для Креча.
– Его разыскивает Протекторат! – с восторгом объявила Эфемера. – Они говорят, что Ваго очень опасен и к нему нельзя приближаться. И сколько раз тебе говорить: снимай очки, когда смотришь в эту штуку!
Креч пропустил последние слова внучки мимо ушей. Изображение в паноптиконе сменилось, пошли новости о том, как Протекторат раскрыл банду террористов в одном из близлежащих гетто. Старик со вздохом опустился в любимое красное кресло. Он чувствовал себя совершенно обессиленным. В последние дни это случалось с ним часто.
– Я так и знала, что он плохой! – не унималась Эфемера. – Я тебе говорила!
– Да, ты мне говорила, – согласился Креч.
– Я говорила, говорила! – Девочка принялась кружиться по комнате, повторяя нараспев: – Я говорила, гово…
Она вдруг замерла, подавившись собственной импровизированной песенкой: в дверях, словно оживший рисунок из паноптикона, стоял Ваго. В комнате надолго воцарилось молчание.
– Как ты вошел? – наконец нарушил тишину Креч.
– Взобрался на башню. Влез в окно, – ответил голем.
– Я знал, что ты в конце концов вернешься. В этом городе для тебя нет места. А оставаться здесь было не так опасно.
Ваго медленно повернул и посмотрел на Эфемеру. Девочка в страхе отшатнулась от него. Голем оценивающе оглядел комнату. Ночь выдалась холодной, но здесь было тепло. Мебель выглядела убогой и пыльной, но это была настоящая мебель, а не просто голые деревянные стулья и самодельные столы. Сначала Ваго показалось, что Креч с внучкой за время его отсутствия растолстели и щеки у них округлились, однако голем быстро понял, что это лишь видимость. Просто последнее время он видел только истощенных людей, никогда в жизни не наедавшихся досыта.
В эту минуту он с удивительной ясностью осознал, как жесток мир Орокоса, какая бездна пролегает между благополучными горожанами и изгоями, вынужденными жить в гетто. Для таких, как Креч, вода, пища и тепло были чем-то привычным и обыденным, старик и его внучка представить себе не могли жизни без них. А обитателям Килатаса, равно как и многочисленных гетто, таким как Турпан и Моа, приходилось каждый день бороться за выживание, в поте лица добывая самое необходимое. И Протекторат делал все, чтобы бедняки оставались бедняками: он клеймил их татуировками и тщательно охранял границы гетто.
– Здесь не так опасно, – прогудел Ваго. – Но ничем не лучше.
Креч тяжело поднялся с кресла. Эфемера кинулась к деду и спряталась за него, неотрывно глядя на голема широко распахнутыми от страха глазами.
– Ты пришел, чтобы нас убить? – спросил Креч. – Я стар, мне и так недолго осталось. Я не боюсь умирать. Но я не позволю тебе тронуть Эфемеру. – Он положил худую, покрытую вздувшимися старческими венами руку на голову внучки.
– Я не причиню вам вреда. Я пришел не за этим, – сказал Ваго.
– Значит, ты ищешь своего создателя?
– Да.
– Тогда пойдем со мной, – вздохнул Креч.
Комната на верхнем этаже башни оказалась почти в точности такой же, какой Ваго ее помнил. У окна оставался небольшой уголок, свободный от медных труб и тикающих шестеренок. Там у стены стояла картина, с которой голем привык беседовать, оставаясь один. Теперь она снова была завешена тканью, как и в тот день, когда он ее нашел. Кто-то укрыл картину.
– Знаешь, мне жаль, что я тебя избил тогда, – продолжал Креч. – Прости меня. Просто… Просто ты напомнил мне о ней. Я ведь из-за нее и взял тебя к себе. Вероятностный шторм украл ее и дал мне тебя. Так вот глупо Шторм-вор подшутил надо мной: унес мою красавицу-внучку и подсунул вместо нее другого ребенка, ребенка из металла и сухой плоти. И иногда я срывался и бил тебя, потому что… ты напоминал мне о моей потере. О моей внучке.
– О внучке? Ты говоришь об Эфемере? Креч печально покачал головой.
– Ее звали Эванеска. Но до меня доходили слухи. Даже до такого старика, как я, доходят слухи. – Он смотрел на Ваго, но черные линзы очков надежно скрывали выражение старческих глаз. – Теперь ее называют Лелек.
Ваго подошел к картине и протянул руку, чтобы сбросить ткань.
– Не надо. Пожалуйста, – попросил Креч. – Через много дней после того, как Эванеска пропала, я увидел ее на этой картине. Когда случился шторм, она просто взяла и исчезла. Шторм-вор похитил ее. А потом я увидел ее на этой картине. Это было ужасно. Все равно что встретить ее привидение или увидеть ее в ночном кошмаре… – Он потер переносицу под очками в нелепой попытке отогнать боль, которую причиняли ему воспоминания. – Мне пришлось прятать картину от Эфемеры. Она тогда была еще слишком маленькой, чтобы понять. Эванеска исчезла вскоре после смерти ее родителей. Эфемера даже не помнит, что у нее была сестра… – Старик попытался сглотнуть, но в горле у него пересохло. – Я выбросил все картины из башни, но на эту рука у меня не поднялась. А вдруг… вдруг там есть частица моей внучки? Поэтому я поставил картину здесь. Спрятал ото всех.
Теперь Ваго понял, почему видел девочку чаще, чем все остальные, и почему она последовала за ним в Килатас. Здесь был ее дом. А за те тоскливые дни и ночи, когда он разговаривал с ней, они стали друзьями.
