распустил бечеву портов, оперся рукой о стену.
— Тут нет прохода, — повторил старшина Хилана. — Если тебе надо на Рыбную улицу, то иди либо через рынок, либо через портовую площадь. Все проходы перегорожены, чтобы ярмарка вовсе уж не расползлась по городу. Надо бы знать город, даже спьяну.
Лук развернулся, придерживая порты. Старшина стоял в самом начале тупика, сложив руки на груди.
— И гадить лучше там, где положено, — скривил он губы. — Иначе можно ведь и стражу позвать.
Лук кивнул, поклонился, прижал руки к груди и нетвердой походкой направился к выходу из тупика, пытаясь на ходу прихватить порты. Уже проходя, даже протискиваясь мимо старшины, он на мгновение поймал его взгляд и тут же понял, что тот его узнал. Узнал или заподозрил в нем знакомца. Продолжая раскланиваться, Лук выбрался на улицу и побрел в сторону порта. Он не обернулся ни разу, но чувствовал, что старшина смотрит ему вслед. И не только он. Кто-то еще разглядывал Лука, кто-то очень знакомый, почти родной. Он резко обернулся, так резко, что хурнайская хозяйка, тащившая за его спиной корзину с фруктами, отпрыгнула в сторону. Никого не было. И соглядатая за спиной не появилось тоже.
На портовой площади Лук подошел к тумбе писца, который на заказ писал письма и прошения, бросил ему монету, но письмо стал писать сам. На полоске тростниковой бумаги, к немалому изумлению уличного каллиграфа, собственноручно вывел пеликаньим пером несколько строк, присыпал их мелким белым песком, перевернул бумагу и, свернув ее в трубочку, макнул торцом в котелок с сургучом, который попыхивал парком тут же, у ног. Затем выловил на площади посыльного, вручил ему письмо, дал, к изумлению последнего, серебряную монету и попросил передать весточку девушке, которая сидит на цирковом сундуке в кварталах западного холма напротив лавки одежника. Посыльный, не стирая с лица улыбку, умчался, а Лук опять отправился в логово старшины хурнайского порта, где тщательно припрятал и собственный меч, и все, что могло привлечь к нему излишнее внимание. В записке, которую он передал Лале, значилось: «Завтра около десяти утра подойди к восточной колонне северных шутейных ворот на портовой площади. Стой там примерно пять минут. Считай вслух. Если я не подошел, значит, за тобой следят. Тогда иди к дому Хуш, брось мелкую монету через забор и жди еще пять минут. Считай вслух. Если я не подошел, тогда возвращайся домой и жди известий. Луккай».
Старик радовался возвращению Лука, как ребенок, тем более что тот не обманул ожиданий старшины порта и принес не только хлеб и вино, но и копченый окорок, засахаренные фрукты, ореховое масло и полкорзины спелых яблок. Перекусив со стариком и даже пригубив вина, Лук отправился спать. Заснул он не сразу. Хотя плеск моря баюкал его и свежий ветер залетал в комнату через приоткрытую дверь, все-таки жара не давала уснуть. Но усталость взяла свое, и Лук стал засыпать. Сквозь сон он продолжал перебирать в голове все, что сделал за день, и думал, думал, думал о том, удастся ему задуманное или нет.
Он проснулся за полночь. Старик задавал в своей каморке храпака. Лук, удивляясь блеску ночной волны, искупался, снова перекусил, натянул темный хурнайский длинный халат, нацепил меч, сунул в поясную сумку моток бечевы, веревку с кошкой, бутыль воды и отправился в город. Фонари кое-где горели, но небо было облачным, и кромешной тьмы закоулков и теней хватало, чтобы пересечь из конца в конец весь город. Через час он уже был на портовой площади, долго стоял в тени одного из балаганов, но, кроме двух стражников, которые понемногу уговаривали мех вина в десяти шагах от нужного ему места, никого не заметил.
Лук обошел их сзади. Неслышно набросил петлю бечевы на основание уже почти остывшей печи, после чего присыпал бечеву пылью и вывел свободный конец внутрь колонны. Где-то в отдалении послышалась трещотка ночного сторожа. Лук осторожно коснулся плетеной колонны и под очередные пьяные возгласы парочки стражников нырнул между толстыми прутьями внутрь ее. Там ему предстояло провести несколько часов.
Первые соглядатаи появились с первыми лучами солнца. Они потоптались у колонны, у печи и начали занимать места на площади. Кто-то притулился у балагана, кто-то присел на пока еще не занятые детворой качели, кто-то подпер строения потешного замка. Затем появились торговцы, зачиркал огнивом у печи рыбник, начали разворачивать балаганы артисты. В девять часов появились первые покупатели и зеваки, а к десяти площадь уже была запружена народом.
Лала появилась ровно в десять. Через щель в тростниковой вязке Лук разглядел ее издали. За нею шли провожатые. Их было четверо, и одним из них оказался Тарп. Провожатые стали в отдалении, Лук зажмурился и понял, что в сию секунду за дочерью хиланского кузнеца наблюдают не менее двадцати пар глаз. Лала подошла к колонне, прижалась к ней спиной и напряженным, затравленным шепотом начала считать:
— Один, два, три…
— Не вздрагивай и продолжай считать, — прошипел ей Лук в ухо.
Она все-таки вздрогнула, но сообразила, прижала ладони к щекам, медленно опустила руки.
— Считай и отвечай мне так, будто ты считаешь, — продолжал шептать Лук.
— Поняла… семь, восемь… — чеканила вполголоса Лала.
— Где Харас?
— В доме… двенадцать, тринадцать… — Лала всхлипнула. — Его били. И бьют. Он много раз пытался убежать. Вместе со мной. Он не хотел никого выдавать… пятнадцать, шестнадцать… Но они начали пытать меня.
— Он никого не выдал, — отрезал Лук. — Слушай внимательно. Сейчас ты сделаешь то, что я написал в записке.
— Они знают… двадцать два, двадцать три… — прошептана Лала.
— Пусть знают, — усмехнулся Лук. — Досчитаешь до трех сотен и пойдешь к дому Хуш. Есть монета?
— Да… тридцать пять, тридцать шесть…
— Бросишь монету и так же отсчитаешь до трехсот, потом иди домой. Можешь все рассказать своим преследователям. Даже точно расскажи все. И то, что я был внутри колонны. Я успею уйти. Должен успеть. Только не говори им, что я просил тебя рассказать обо всем. Сошлись на испуг, на усталость.
— Почему? — не поняла Лала. — …Сорок восемь, сорок девять…
— Я хочу спасти вас, — ответил Лук. — Скажешь им, что я просил тебя и Хараса обязательно быть в полдень у пятого пирса. Да, у того, где стоят корабли из Туварсы. Скажешь, что я пообещал увезти вас из Хурная.
— Но ты увезешь нас? — с надеждой спросила Лала. — Шестьдесят один, шестьдесят два…
— Обязательно, — прошептал Лук. — Пусть даже за тобой и за Харасом будут идти двадцать соглядатаев. Главное, передай Харасу, что я виню себя за ту шалость. Очень виню. И передай, что я все знаю. Или почти все. Скажи, что я люблю его. Как брата люблю.
— Он хотел убить себя, — всхлипнула Лала. — Девяносто, девяносто один… Он почти все время связан.
— И вот еще, последнее, — продолжил Лук. — Передай Харасу, что я выйду к вам, если вы будете идти, держась за руки. Очень крепко держась. Так крепко, чтобы ваши ладони не разжались, что бы ни произошло. Поняла?
— Поняла, — кивнула Лала.
Она досчитала до трехсот и медленно двинулась к дому Хуш. И почти все соглядатаи двинулись за ней. Но Лук не мог медлить. Он выждал момент и дернул за бечеву. Дородный кессарец споткнулся о нее и под громкий хохот толпы растянулся в площадной пыли, раздавив собственным пузом только что купленного сома. Печь сдвинулась с места, осыпая углями очередь лакомок. С визгом бросились в стороны хурнайские хозяйки. Одно мгновение потребовалось оставшимся соглядатаям, чтобы разглядеть, что же там случилось с ненасытным увальнем и печью, и этого мгновения хватило Луку, чтобы улизнуть из укрытия. Через пять минут он уже поднимался быстрым шагом по портовой улице, а еще через полчаса сидел за столиком дорогого трактира в нескольких кварталах от укрытия Хараса и Лалы.
Он вышел из трактира в ту самую минуту, когда в конце улицы показались Харас и Лала. Они
