бодр, ничем не слабее меня. По слухам, он пережил последнюю Пагубу. И даже пережил ее как раз на этом посту. Укрылся в оплоте. Его звали Хара.
— Так же, как и клан? — удивился Лук.
— Да, — пустил смешок Курант. — Так совпало. А может, он сам выбрал себе такое имя. Говорили, что после последней Пагубы в Сакхаре уцелело полсотни человек, а когда я родился, из них уже оставался один Хара. Что бы я ни говорил, он встречал с усмешкой. Иногда мне казалось, что он знает что-то такое, чего мне не узнать никогда. Иногда мне казалось, что он знает все. А иногда я смотрел в его черные глаза и думал, что падаю в пропасть. Однажды я спросил его о Пустоте. Я спросил его о дороге, о реке, о багровой стене. Я часто спрашивал его об этом, но ответил он мне только однажды. Он снял с костра котелок, выплеснул из него кипяток, перевернул и накрыл им ползущего по дороге муравья. Вот, сказал Хара, под этим горшком маленькая Салпа. Для муравья. И мы такие же муравьи. Он сказал, что настоящая Салпа не имеет ни стен, ни пределов. И еще он сказал, что Пустота — это тот, кто накрыл нас котелком.
Лук снова посмотрел на небо, на берег. Солнце уже коснулось мутным краем горизонта.
— Зачем? — спросил он Куранта.
— Хара мне не ответил, — проговорил старик. — Но он знал ответ. Я уверен. Но зато он сказал, что ничего не происходит просто так. И если я увижу что-то, что покажется мне необъяснимым или таинственным, я должен срочно менять свою жизнь.
— Почему? — нахмурился Лук.
— Потому что овца видит пастуха круглый год с посохом, — объяснил старик. — Но если она увидит, что у него в руке что-то блестит, что-то длинное и острое, она не должна удивляться, а должна бежать.
— Ну, — пожал плечами Лук, — возможно, длинное и острое предназначается другой овце?
— Каждая из них надеется на это, — рассмеялся Курант. — Но лучше не рисковать. Хотя все овцы кончают одинаково. Правда, возможно, что длинное и блестящее — ножницы, а не нож. Самана, как там вокруг?
— Вставай, — отозвалась женщина.
Старик поднял здоровую руку, снял с глаз медяки, медленно сел, начал срывать с тела вонючие тряпки. Под его телом оказался старый меч, который старик не обнажал при названом сыне ни разу. Но Лук не смотрел на меч. Он почувствовал холод, который пополз по его спине. Только что, пока Курант лежал перед ним с монетами в глазницах, отец казался ему зрячим. И вот он снова оказался слепцом.
— Однажды мне явился сиун, — продолжил старик рассказ. — По сравнению с тем сиуном этот черный сиун просто симпатяга, с которым можно хлебнуть вина. Я был уже умелым воином, если не лучшим в клане, кое-что повидал, вышел в дозор и сидел у костра. Хара спал, где-то вдалеке лаяли лисы, шумела на камнях речка. И вдруг костер погас. Не погас, словно задутый ветром или залитый дождем, а так, как гаснет масляная лампа, когда хозяйка прикручивает фитиль. Но темнее не стало. Наоборот, все вокруг словно озарилось бледным светом. Я пригляделся и заметил, что напротив меня сидит вроде бы человек, а вроде бы и нет. Он словно был вылеплен из студня. Я сразу понял, что это сиун Сакхара. Сиун клана Смерти мог быть только таким. Я мог различить каждую кость в его теле, кроме тех, что были прикрыты лохмотьями, как мне показалось, савана. В нос ударил запах тлена. Точно такой, как от этих тряпок. Я тогда очень перепугался, хотя вроде бы считал себя смельчаком. И вот, чтобы побороть страх, я спросил… это существо — что там? Ткнул пальцем в сторону багровой стены и спросил — что там? И оно ответило мне. Ответило, не издав ни звука, но я услышал его ответ. Оно сказало: сходи и посмотри. Я прикрою тебя.
— Неужели никто не делал этого до тебя? — воскликнул Лук. — Я бы уж, наверное, еще мальчишкой отправился к краю Салпы.
— Делали, — кивнул Курант. — Но мало кто подбирался к пределу Салпы ближе чем на четверть лиги. По ощущениям это примерно похоже на то, что тебя ведут на казнь. Ведут со связанными руками, и ты знаешь, что вырваться не удастся. Это ужас, который бьет в колени и сердце. Если ты думаешь, что те, кто не добирался до стены, возвращались, ты ошибаешься. Они падали замертво. Обычно это были мальчишки, которым всегда кажется, что им все по плечу. Они падали и истлевали на виду у их родителей, которые не могли даже добраться до их тел. Но я не был мальчишкой, к тому же не знал еще, что сиуну верить нельзя. Никому верить нельзя, но сиуну нельзя верить ни в чем. Впрочем, иногда нельзя верить даже самому себе.
— И мне тоже? — вдруг подала голос Самана.
— Ты часть меня, — вздохнул Курант. — И Харас часть меня, и Нега, и Луккай. Потому Луккай и устроил это озорство, что и я на его месте и в его возрасте устроил бы. Ну да ладно. Вернемся к тому страшному дню. Тогда еще я верил во всякие чудеса. Тем более что старики в городе говорили, что наш дозор не просто так стоит на пустой дороге, которая никуда не ведет. Говорили, что иногда, раз в сто лет или реже, из стены выходят не только те слуги Пустоты, которые умывают весь Текан кровью, но и ее ловчие, что идут в Салпу, чтобы выполнить какие-то важные повеления Пустоты. Останавливаются у дозора, называют свои имена, пьют воду из кувшина, который стоит там всегда, и торопят коней мимо башен Сакхара на восток. Я подумал, что, возможно, Пустоте нужны воины? Ну раз они у нее есть, откуда-то ведь они берутся? Подумал, что и сиун, который появился у моего костра, ее посланник. Я встал и пошел к стене.
— И что же дальше? — стиснула тонкими пальцами плечо Лука Нега, потому что старик вдруг замолчал и поднял ладони, ощупывая глазницы.
— Я дошел, — пробормотал он после долгой паузы. — Ночь по-прежнему казалась мне светлой. И никакого ужаса я не чувствовал, хотя кости несчастных смельчаков хрустели у меня под ногами. Я подошел почти вплотную. Эта багровая стена вблизи напоминала взметнувшийся до неба пласт кровяного тумана. Я протянул руку, коснулся его, и на коже остались красные капли. «Ну же, — раздался в ушах у меня голос. — Еще один шаг! Постарайся! Я обещаю, что твои глаза увидят нечто незабываемое!»
— Ну! — прервал следующую паузу Лук.
— Я не смог, — вздохнул старик. — Я мог протягивать руки, я мог дышать, смотреть, но я не мог сделать этот последний шаг. Что-то удерживало меня. Что-то такое, что было сильнее и моей храбрости, и моей выносливости, и силы. И еще я почувствовал, что еще немного, и ужас вернется, и я не смогу вернуться к костру. И я развернулся. Но сиун…
Старик закрыл глазницы ладонями, тяжело вздохнул.
— Сиун завыл, как зимний ветер в трубе. Он взревел, что его обещание — это не просто слова и что мои глаза все равно увидят то, что таится за стеной. И он вырвал их у меня.
— Как же… — прижала к губам ладонь Самана, и Лук понял, что и ей старик рассказывает эту историю впервые.
— Не знаю, — пробормотал Курант. — Я вдруг понял, что смотрю сам на себя, но у меня, у того, на которого я смотрю, нет глаз. Вместо них кровавые ямы. Затем я, второй я, который мог видеть, повернулся к стене и сделал тот самый последний шаг. А потом все погрузилось во тьму. Я пришел в себя через несколько дней. Хара сказал, что проснулся от того, что я, весь в крови, хрипел и ползал вокруг костра. Он не поверил мне. Или сделал вид, что не поверил. Тогда я еще не мог различать по голосу: лжет человек или говорит правду.
Самана заплакала. Нега вовсе зарылась лицом в рукав грязной рыбацкой куртки Лука. А Курант вдруг рассмеялся:
— Знаете, что оказалось самым трудным слепому молодому воину, одному из лучших воинов клана Смерти? Лишившись глаз, он лишился возможности плакать. А этого на первых порах ему очень хотелось…
Тот день так и закончился. Темнота упала на воды Хапы, и вся Салпа погрузилась в тишину. Продолжали шуметь весла, но Нигнас так и не поставил парус, потому что ветер снес бы струг в сторону. Хилан превратился в рассыпанную у горизонта пригоршню огней, а на том берегу, к которому правили гребцы, огонь был всего один. Он колыхался неровным язычком, словно предупреждал, что впереди опасный берег Дикого леса, и вольные выгребали против течения, чтобы избежать нежелательной участи его гостей. Но струг оставил огонь слева от себя, справа стали раздаваться крики ночных птиц, запахло чащей, и Лук понял, что корабль вошел в русло Блестянки. Потом Лук уснул.
