– Куда ты? Обиделась? Глупо. Я же сделал, как ты хотела…
– Как ты хотел, – внесла уточнение она, выдергивая руку. – Я не настаивала. Пусти, а то позову вышибал. Ты мне не нужен, катись к… жене и детям.
Покровский превратился в ООО – ошеломлен, обескуражен, ошарашен. Он разжал пальцы (ему только славы дебошира, терроризирующего любовницу, не хватало), сверкал очами, глядя в точеную спину Камы, да потирал подбородок, не понимая, какая оса ее укусила.
А она выпорхнула из «Нэпмана» и, оглядываясь, дунула к машине Эрика, который завел мотор, готовясь сорваться по первому ее требованию. Бухнувшись на сиденье, Кама остановила его, схватившись за руль:
– Стой, стой!
Обмахиваясь плоской сумочкой, она не отрывала взгляда от входа в ресторан, Эрик, естественно, поинтересовался:
– Кого высматриваешь?
– Покровского. Хочется посмотреть на его рожу, когда он выползет из кабака. Думаю, обхохочемся.
– Ты еще и похохотать хочешь? – изумился Эрик. – Тебе мало?
Камилла весело рассмеялась в ответ:
– Мало, мало, мало. Видел бы ты его! Теперь хочу показать тебе жирного кота с брюхом до колен после крушения… Ой, мне звонят… Да где же эта чертовая труба, – копаясь в сумочке, бурчала она. – Наконец- то… Алло?
– Кама, это Ольга.
Ольга пока приятельница, а Камилле хотелось бы с полным основанием назвать ее подругой, потому что она образец успешной молодой женщины, креативной, харизматичной, умницы и так далее. Дружить нужно с удачливыми людьми, глядишь – их удача к тебе переметнется, она же коварна и непостоянна.
– Добрый вечер, Оля, – заворковала Кама. – Почему у тебя голос тусклый?
Помимо тусклости в голосе Ольги отчетливо слышались драматичные нотки, а слова она чеканила, будто разгневанный начальник крупного производства:
– Зачем Рогозин требовал от меня сказать, как тебя найти?
– Меня?! – Кама озадачилась: откуда Рогозин узнал, что у них побывала она, а не мифическая Елена? – Не знаю… А что ему надо?
– Не сказал, но был в ярости. Два часа назад умерла его жена.
– Ни фига себе! – буркнул Эрик, слышавший диалог, так как Камилла включила громкую связь.
Он даже сполз по сиденью, заглушив двигатель, подпер челюсть кулаком, периодически качая головой то ли в знак сожаления, то ли осуждения. Да и Кама впервые ощутила, где у нее находится сердце, забилось оно как-то истерично.
– Умерла?! – повторила она жуткое слово, казавшееся ей чужим, отголоском страшных небывальщин, но никак не прозаическим и распространенным явлением, ведь умирают каждый день. – А чего это она умерла?
– У Алисы было сердечное заболевание, – отчеканила холодно Ольга. – Павел ее дома держал, не разрешал даже за хлебом выйти, чтоб дотянуть до операции без эксцессов. Всего две недели осталось…
– А… а… а я при чем?
– И мне интересно, при чем здесь ты? – рявкнула в ответ Ольга. – Алиса только что умерла, а он почему-то звонит мне и не просто интересуется, где тебя найти, а требует, при этом злой, как не знаю кто. Что ты натворила?
– Да ничего такого…
– Не ври! Ты его охмуряла, потом у меня выуживала адрес, осторожненько так… зачем? Зачем тебе нужен был его адрес?
– Да я всего-то хотела отвезти ему… книгу! – еле нашлась потерявшаяся Кама. – По экономике в его сфере…
– Если смерть Алисы на твоей совести, я тебя знать не желаю!
– Подожди! Ты дала ему мой адрес?..
Ольга отключилась. Напуганная Кама набрала ее – та не взяла трубку, значит, дело серьезнее, чем подумалось в первый момент. Из ступора ее вывел Эрик, поворачивая ключ в зажигании, он буркнул, правда, беззлобно, но слово само по себе было емкое:
– Допрыгалась?
– Я же не знала! – огрызнулась Камилла.
Глядя на озлобленную физию жены, Евгений Богданович расстегнул пуговицу пиджака и сунул руки в карманы брюк, соображая, что конкретно она могла пронюхать. За семнадцать лет он устал от нее, как не устают даже батраки на поденных работах, и если б ему удалось поймать золотую рыбку, ей не нужно было б исполнять три желания, достаточно было б одного: закинуть Тоньку в сундук, запечатать печатями и опустить в глубины океана, где даже микроорганизмы не живут. Опротивела она ему давно, а когда-то Антонина была пусть не раскрасавицей, но смазливой кнопкой с аппетитными формами, подвижной, задорной хохотушкой, заряжающей всех положительным зарядом.
Теперь она – ни то ни се. Тумба, под завязку набитая целлюлитом, без чувств и задора, так ведь разожралась, забронзовела и огрубела в чиновничьем кресле. Храпит по ночам, как солдафон после выпитого литра самогона, зловредная стала, хотя земные блага валяются у ее коротеньких ног, как и десятки лизоблюдов. Чего ж еще ей надо?
– Не понял твоего намека, – наконец вымолвил он, догадываясь, что сцены не избежать, и принимая оборонительную позицию.
– Сегодня я встретилась с одной лахудрой, – цедила Антонина сквозь зубы, почти не разжимая губ. – А вчера она позвонила мне на мобильник и предложила купить у нее занимательную информацию, назвала цену. Не догадываешься, кто стал предметом купли-продажи?
Евгений Богданович подумал, у нее не просто челюстной зажим, может, эту карикатуру на женщину укусила бешеная оса, проснувшаяся после зимней спячки? Вот если бы она была ядовитая, как пяток кобр, он роскошно похоронил бы Тоньку – с почестями и военным караулом, чтоб из гроба не сбежала…
– Я, что ли? – с безразличием спросил он.
Жестом императрицы она швырнула мужу под ноги фотки, те рассыпались, да так удачно – ни одна не перевернулась, будто специально легли вверх голыми телами в бесстыдных позах. Евгений Богданович не поднял ни одного снимка, а лениво лавировал среди них, разглядывая каждый в отдельности. Лишь в первый миг его окатило кипятком, минуту спустя ядовитые слова Тоньки уже не задевали его, в конце концов, когда-то нечто подобное должно было произойти.:
– Тридцать тысяч рэ – такова тебе цена, недорого, надо сказать. Твоя подстилка нацепила парик, думала, я слепая, тупая и не узнаю ее на снимках. Сдала она тебя почти даром. Пока ты с ней…
Тоня употребила совершенно непристойное словцо, которое не всякий мужик произнесет, только маргинального склада. Евгений Богданович, не выносивший помоечные выражения, невольно дернулся и сделал замечание жене:
– Не матерись, ты все-таки женщина.
– …тебя фотографировал кто-то третий! – несло ее без остановки. – А устроила фотосессию твоя подстилка. За тобой подсматривали!
– Ну и пусть завидуют.
– Значит, для меня у тебя простатит, импотенция и гангрена обоих яиц, а для сучек – комплект в норме! Дерьмо ты, Женя. Дерьмо, сволочь и неблагодарная свинья! Ты же ничто и никто без меня.
Ему бы упасть на колени и молить о прощении, ведь отнекиваться глупо, когда на полу лежит безобразие, но сегодня в нем возобладал дух противоречия. Этот мятежный дух жаждал вылезти из-под Тонькиной пяты как никогда ранее, и его ответный выпад не отличался миролюбием:
– А ты разденься и посмотри на себя в зеркало, потом честно скажи: захочешь ты то, что увидишь?
Оскорбления Тоня не снесла, с ревом подскочила… Как летела в него хрустальная пепельница, он не заметил, но понял по замаху: в него что-то кинули. Увернуться не успел, в лоб врезался увесистый предмет и едва не снес голову с плеч. Беспутный муж покачнулся, механически схватившись за лоб обеими руками,
