огня противника, был почти наверняка обречен на то, что будет потоплен противником или сгорит без всякой пользы. Теперь же, в 1665–1667 годах, все радикально изменилось. Жертва брандера четко обозначена. Он различает ее, легко находит ее на сравнительно устойчивой позиции в боевом строю кораблей противника. С другой стороны, корабли собственного подразделения брандера не теряют его из виду. Они, по возможности, сопровождают брандер, прикрывают его огнем своей артиллерии на всем протяжении его следования к цели и дают ему уйти, не сгорев, как только обнаружится бесполезность атаки. Очевидно, что в таких условиях действия брандера (как правило, непредсказуемые, иными они и не могут быть) тем не менее приобретают больше шансов на успех». Эти пояснения, возможно, нуждаются в определенном или дополнительном замечании относительно того, что сумбур в боевых порядках противника в то время, когда свои силы сохраняют организованный боевой строй, открывает широкие возможности для решительной атаки. Вот свидетельство исследователя, выясняющего причины упразднения брандера: «Здесь, далее, мы наблюдаем брандер в состоянии его наивысшей эффективности. Эффективность снижается, и сам брандер завершает свои функции в сражениях в
В этом фрагменте исследователь имеет в виду то основное, что, способствуя выполнению брандером своих функций, в то же время вызывает особый интерес к войне 1665–1667 годов с точки зрения истории морской тактики. В данной войне впервые безусловно признается боевой строй флотов, основанный на сомкнутой линии баталии. Вполне понятно, что если эти флоты насчитывали, как это часто бывало, от 80 до 100 кораблей, то такие баталии не выстраивались, как надо, в своих существенных чертах, и в линию, и в интервалах, но общее назначение этих баталий очевидно при всех их несовершенствах. Заслуга такого тактического усовершенствования обычно отдается герцогу Йоркскому (впоследствии Яков II). Но вопрос о том, кому обязана этим тактика, имеет для нынешних морских офицеров небольшое значение. Особенно когда он сопоставляется с тем поучительным фактом, что прошло слишком много времени между появлением большого парусного корабля с мощным бортовым залпом и систематическим применением боевого порядка, приспособленного наилучшим образом для использования всей мощи флота в целях взаимной поддержки кораблей. Для нас, знающих частичное и окончательное решение проблемы, оно кажется достаточно простым, почти самоочевидным. Почему же выход на это решение занял так много времени у талантливых деятелей того времени? Причина этого – и в ней содержится полезный урок для нынешнего офицера, – несомненно, состоит в том же, в чем состоит причина сегодняшней неопределенности судьбы боевого порядка. А именно она заключается в том, что военная необходимость не заставляла думать об этом, пока голландцы, наконец, не встретились на равных в морских сражениях с англичанами. Последовательность идей, которую вызвали линейные баталии, ясна и логична. Хотя с ней хорошо знакомы моряки, ее следует выразить здесь словами уже процитированного исследователя, поскольку это изысканные и точные слова, присущие французу: «С усилением мощи военного корабля и усовершенствованием его мореходных и боевых качеств возросло в одинаковой степени и искусство их применения… По мере того как боевое маневрирование кораблей становилось более искусным, его значение росло день ото дня. Для такого маневрирования нужна основа, отправная точка и точка возврата. Эскадра боевых кораблей должна быть всегда готовой встретить противника, поэтому логично, что отправной точкой ее маневрирования должен быть боевой строй. Ныне, с исчезновением галер, почти вся артиллерия располагается по бортам военного корабля. Поэтому корабль должен всегда иметь противника на траверзе. С другой стороны, необходимо, чтобы свой корабль не заслонял остальным противника. Лишь одно построение позволяет кораблям своей эскадры полностью удовлетворять этим условиям. Это построение в кильватерный строй, в одну линию (колонну). Такая линия, следовательно, является неизбежным и единственным боевым строем и, соответственно, основой морской тактики. Чтобы этот боевой строй, эту вытянутую тонкую линию корабельной артиллерии нельзя было нарушить или прервать в каком-то звене, более слабом, чем остальные, возникает одновременно необходимость включать в нее только те корабли, которые, при отсутствии равной мощи, хотя бы имеют одинаково сильные борта. Исходя из логики, в тот самый момент, когда построение в линию стало определяться как боевой строй, было установлено различие между линейными кораблями, предназначенными исключительно для образования линии, и более легкими кораблями, предназначенными для иных целей».
Если к этому добавить соображения, сделавшие построение в линию сомкнутым, то проблема полностью разрешится. Но две с половиной сотни лет назад рассуждали столь же логично, как и сейчас, почему же тогда проблема решалась так долго? Отчасти, несомненно, потому, что старые традиции – в то время традиции сражений с участием галер – прочно засели в сознании людей. Они смущали людей главным образом потому, что человечество ленится искать подлинную суть текущих событий и выработать на ее основе реальное руководство к действию. В качестве редкого примера проницательности, распознавшей кардинальное изменение условий и предсказавшей результат этого, весьма поучительны слова французского адмирала Лабрусса (1807–1871), написанные в 1840 году. «Благодаря пару, – писал он, – корабли смогут двигаться в любом направлении с такой скоростью, что эффект столкновения может и должен, на самом деле, как было в прошлом, занять место метательного оружия и опрокинуть расчеты того, кто маневрирует. Таран будет сопутствовать скорости, не нанося ущерба мореходным качествам корабля. Как только какая– то страна обретет такое страшное оружие, его должны принять на вооружение, томясь комплексом неполноценности, все остальные страны, и, таким образом, сражения станут сражениями тарана против тарана». При всей терпимости к безоговорочной оценке тарана как главного оружия времени, которой поддался французский флот, вышеприведенный краткий фрагмент может послужить показателем направления, в котором должны вестись исследования боевого строя будущего. Французский комментатор статьи Лабрусса пишет: «Для наших отцов едва хватило 27 лет, исчисляя от 1638 года, времени постройки Couronne, до 1665 года, чтобы перейти от фронтального тактического построения галер, к кильватерному. Нам самим потребовалось 29 лет, с 1830 года, когда во флот включили первый паровой корабль, до 1859 года, когда применение принципа таранного боя подтвердили закладкой на верфях Solferino и Magenta, чтобы произвести революцию в обратном направлении. Поэтому верно, что истина всегда медленно пробивается к свету… Это превращение не было внезапным, оно произошло не только потому, что для строительства новой конструкции корабля и его вооружения требовалось время, но прежде всего потому, как это ни печально заметить, что необходимые выводы из появления новой движущей силы большинство умов не сделали»[24].
Теперь мы приступаем к анализу справедливо прославившейся битвы Четырех дней 1666 года, которая заслуживает особого внимания не только из-за большого числа участвовавших в ней с обеих сторон кораблей, не только из-за необычайной физической выносливости участников битвы, которые яростно сражались несколько дней подряд, но также из-за того, что командующие флотами обеих сторон, Монк и де Рёйтер (Рюйтер), были самыми выдающимися моряками, или, скорее, флотоводцами, выдвинутыми в XVII веке соответствующими странами. Возможно, Монк уступал Блейку в анналах истории английского флота, но все согласны в том, что Рёйтер является наиболее выдающимся флотоводцем не только Голландии, но и всех других стран своей эпохи. Материал, который будет приведен ниже, извлечен в основном из последнего выпуска Revue Maritime et Coloniale[25]. Там опубликовано недавно обнаруженное письмо к французскому другу голландца, служившего добровольцем на борту корабля Рёйтера. Повествование автора письма восхитительно ясное и правдоподобное, что нечасто встречается в описаниях тех давних сражений. Удовлетворение от письма возрастает в связи с обнаружением в мемуарах графа де Гиша, тоже служившего добровольцем во флоте и принятого на борт корабля Рёйтера после того, как собственный корабль де Гиша был потоплен брандером, описания битвы, подтверждающего содержание письма в основных подробностях. Это удовлетворение, к несчастью, омрачается обнаружением
