нужно, как минимум, потом прочесть'.
Такое у меня всегда получалось с трудом из-за волшебного почерка.
'Все, хана! — думал я. — Задавят меня ученые мужики, как последнего мамонта, которого по их теории задавил ледник'.
Действительно, я был дурачком, жалким маленьким мальчиком, отпущенным из общины по собственному желанию, а может, хотению дедушки Няма. Я жутко волновался о своей собаке. Ему, наверное, не будут давать остатки из столовой, если хозяин доброго пса не ответит на какой-нибудь вопрос.
Завтрашние действия я не мог представить вообще.
Но вот оно настало, это страшное воскресенье. Опоздал ровно на час из-за того, что гонялся за Конфуриком с дубиной, спасая жизнь очередной курице. Он не был виноват. Курочка Ряба пыталась наклеваться его каши, которая для него была священным продуктом. Бедный пес печально заглядывал в свою тарелку, надеясь там увидеть хоть кусок курицы. А тут — она, наглая и живая, да еще и пытается съесть кашу! Прокралась к тарелке, как шпион! Пес был наказан за попытку обожраться курятиной, а я пошел на лекцию расстроенный. Мой многоюродный брат все еще терзался за первую убиенную курицу. Второе покушение вывело его окончательно из себя. Можно подумать, она несла золотые яйца! И по намекам брата-егеря я понял, что мы ему надоели до смерти. В семье не без урода! Увы, этим уродом оказался я! Патлатый, не умеющий пить, разрисованный драконами, непонятный брат! Кому ты нужен такой? Некомпанейский… Ну не мог я пить эту мутную буряковку. Они все были с высшим образованием и пили как надо. Но, черт возьми, какое отношение это имело к биологии?
В общем, денек у меня выдался далеко не такой, какой должен быть перед лекцией.
За мной пришел лично завкафедрой, помешав выполнять действия, из-за которых так прославился Юлий Цезарь. Я уже долгое время читал нотацию Конфурику и пытался выяснить у жены, почему все же она решила в тот день стать моей сестрой. И как только ухитрялся делать все одновременно?
Ну, идемте же, идемте, Сергей Анатольевич, — тянул меня за руку Губин.
И я пошел. Сам не знаю куда. А как мечтал прилично одеться, выглядеть хотя бы нормальным молодым человеком. Как они называли это? Сборы, симпозиум, научные собрания? А может, клуб по интересам?
В общем, так. Затащил меня дядя Толя в приличного вида здание. Все ученые мужи с женами сразу же, конечно, захихикали. Анатолий Анатольевич втиснул меня на какую-то трибуну. Я оказался в центре и на высоте. Долго изучал ученых мужей, у которых животы были набиты шашлыками и, наверное, налиты вином. Хочется верить, что не буряковкой. Они же все-таки должны быть гурманами. Такие бородатые и красивые.
Ну, и долго мы будем так сидеть? — сказал приятного вида сухонький старичок.
Извините, — пожал я плечами. — Можно, конечно, и постоять. Но мы же пришли поговорить. Так спросите что-нибудь у меня.
Мы — у тебя? — удивился старикашка.
Толь Толич, ты чего его притащил? — послышался голос из зала.
Погодите, погодите! — замахал руками Губин.
Ну, не хотите вы, тогда начну я. Знаете, товарищи, я сейчас вам всем задам один- единственный вопрос. — В душе у меня медленно нарастало зло на разъевшихся биологов. Я знал, что, обращаясь к врачам из-за своей тучности, они уходили, пожимая плечами. 'Конституция у вас такая', — жалобно говорили им врачи. — Да, так вот, я сейчас задам вам вопрос, и вы мне на него ответите по-разному.
Извините, молодой человек, — не выдержал все тот же сухонький старичок. — Мы прожили жизнь. У каждого из нас своя истина и понимание этой жизни. Мы не чистые листы бумаги. И глупо было бы, совершенно глупо, если бы все ответили одинаково. Ничего, юноша, вы нового нам не сказали. Да, я думаю, и не скажете, — зевнул старичок. — На рыбалку бы сейчас.
Извините, — подергал я себя за ухо. — Если вы будете давать кучу разных ответов, так как вы прожили каждый свою жизнь и, как вы говорите, у каждого своя истина, тогда у нас очень мало времени. Поэтому разрешите задать первый вопрос?
Ну-с, ну-с, — пропел старикашка. — Да, извините. А сколько вам лет?
Простите, но возраст определяется не количеством прожитых лет, так мне кажется. И, пожалуйста, давайте начнем! Вот простой вопрос. Вы, наверное, знаете, что, прежде чем воздвигнуть какое-то строение, необходим фундамент, а потом кирпичик за кирпичиком складывается верхушка. А ведь с разными ответами вы не построите даже фундамента. Фундамент должен быть един, так же, как едина истина, которая находится на пике этого строения. Боюсь, что вы спутали истину с желаниями. Конечно же, желания разные и понимание разное. А истина едина. Но в данный момент я говорю о светлой истине. Потому что истина может успешно разделиться на светлую и темную.
Я не знал, что мне говорить. Мне необходимо было говорить так, чтобы они поняли. Но община мало посвятила меня. И, глядя на само довольные физиономии, понял, что попался.
Поймите, — продолжал я. — С вашими разными ответами фундамент развалится, а он должен держать гигантское строение, потому что путь к вершине очень сложен.
После моего вступления зал слегка оживился.
Ну-кась, ну-кась, — сказал один толстый бородатый дядька.
С вашего разрешения, — поклонился он сухонькому старичку, — я хочу ответить на этот вопрос.
Прошу вас. Подойти к вершине — это трудный путь. Как любое строение, она, конечно же, стоит на фундаменте, чтоб не дай Бог не развалиться. Как, впрочем, вы (извините, я не имею в виду именно вас) развалили все. Так вот, вы будете спорить, а я дам вам ответ. И вы, все до единого, согласитесь с ним и скажете, что он единственно правильный.
— Да гоните его в шею! — послышалось из зала.
Вот наглец какой! — это был женский голос.
Мы слушаем вас, — проскрипел старичок. Было видно — его уважали.
Как же имя этого фундамента? — спросил я.
Ну, это простой вопрос, — сказал толстяк. — Нужно желание, вот и все.
Ну, да, — взорвался еще один, сидящий за ним. — Желания мало. Нужно знание.
Раздался скрипучий смех сухонького старичка.
Ну и молодчик попался, — хихикнул он. — А ведь и желания, и знания мало. Нужен еще и учитель, да еще и настоящий, — скрипучим голосом сказал он.
'Странно, — подумал я. — А ведь вопрос простой. Я до него дошел сам. Впрочем, как сам? Прости, учитель'. И вдруг все они начали спорить, добавлять еще что-то. Один только старичок тихонечко сидел и, улыбаясь, смотрел на меня вдруг прояснившимися глазами.
Да послушайте же! — не выдержал я и двумя руками шлепнул о трибуну. — Это будет бесконечно. Потому что вы не забыли, а даже не знаете элементарной космической азбуки. Вы нарастили животы и бороды и зачем-то обманываете и мучаете студентов. Поймите меня. Начало пути к истине — это, прежде всего, здоровье. Ну куда пойдет больной человек, за какими знаниями, за каким учителем и с каким желанием, если у него где-то болит? Как можно на одних руках, с парализованными ногами ползти к этой истине, к знаниям, к учителю, как можно идти туда с переполненной желчью печенью или с болью в голове? Зал ахнул и затих.
Кто не согласен с этим? — спросил я.
Тишина прерывалась сопением толстого бородатого мужика.
Ну, хорошо, — проскрипел старичок. — Мы с вами согласны. А что дальше?
Вы со мной согласны? — удивился я. — Я не хочу с вами спорить. Я хочу спросить у того почтенного мужчины, который пожелал ответить на мой первый вопрос. — Мой взгляд упал на толстого типа. — Скажите, вы согласны?
Ну, согласен, — буркнул он.
Так, значит, вы знаете, что такое здоровье, — удивился я. — И можете дать ему определение?
Худой старикашка не выдержал и залился скрипучим смехом на весь зал. Толстяк напрягся, покраснел.
Ну, что когда ничего не болит, — выдавил он из себя.
