боли прекращаются. Потом заливается мозг. В таком состоянии больной может лежать долго. Через определенное время затихает, изуродованный, зашлакованный. А результат этого — муж в ужасе убежал. Он пытался лечить жену, но как — не знал никто. Все усердно пытались поставить диагноз, отчего и почему. Я не обвиняю этого мужчину. Зрелище действительно страшное.
Может, кто то способен и на большее. Может быть… Но женщина живет до сих пор. То, что начало застывать, не застыло. Я не сделал ее полностью здоровой. С трудом она растит своих детей. Пусть не гнется вся, но живет без боли и без дальнейшего ухудшения состояния. Она счастлива.
Дочитайте написанное до конца. Может быть, и вы сможете понять, как помогать таким людям, как помогать хотя бы своим близким И мне, наивному, кажется, что мир в лице наших близких и родных обретет большую силу.
До первой трагедии оставалось совсем немного. Было очень хлопотно, но это была работа. Впрочем, любая работа — если к ней относишься со всей душой — забирает много сил. Но дает новое, ни с чем не сравнимое состояние.
Я вселил, наверное, не совсем здоровую уверенность в своих учеников. Один из таких умников подошел и спросил, можно ли принять роды у жены на дому.
Как? — не понял я.
Вы понимаете, — выпятил грудь он, — вот уже два месяца я хожу на курсы, по три раза в неделю нам показывают, как принимать роды.
Что за курсы?! — ужаснулся я. — Какие роды?! Мне казалось, что он бредит.
Ну, есть такие курсы, — продолжал вундеркинд. — Называются 'Роды на дому'. Два месяца нам все объясняют и показывают по видику. А потом каждый принимает роды у своей жены.
'Ни фига ж себе демократия! — мелькнуло у меня в голове. — Ни фига ж себе курсы!'
Это как? — выдавил я.
Ну, кооператив такой, — ответил ученичок.
Ни черта ж себе кооператив! — пробормотал я.
Да! — Он снова гордо выпятил грудь. Очевидно, люди совершенно озверели, если в таких кооперативах, задуривая голову, тянут деньги! У меня не было слов. Как объяснить этому напыщенному, самовлюбленному уроду, что и он, и эти кооперативщики, которые 'недорого берут', просто сошли с ума?
Послушай! — Я не выдержал и, схватив его за шиворот, несколько раз встряхнул. — Ты когда-нибудь видел огромную лужу крови? Может, знаешь, как она пахнет? Запах крови, сынок… — Я снова встряхнул его. — Ты нюхал ее, сволочь! — вырвалось у меня. — Или ты знаешь, что делать, если будет кровотечение? Что будешь делать ты, если твоя жена, мать твоего будущего ребенка, который еще не вышел из нее, начнет истекать кровью? Не грохнешься ли ты в обморок?
Но ведь нам все объясняли…
Иди отсюда! Я запрещаю тебе! Запомни, усвой, схавай, врубись, как можешь. Я запрещаю тебе!
И понял, что говорить с ним бесполезно. Я оттолкнул его от себя и, развернувшись, пошел в другой конец зала.
Огромный зал. Сто пятьдесят человек, триста глаз, столько же ушей. Я чувствую себя виноватым. Но кто же знал, что человечество породит такие кооперативы, которые только показывают по видео, без запаха, без звука, без прикосновения. Мир начал переворачиваться с ног на голову. Я всегда буду чувствовать себя виноватым в том, что случилось.
Прошло время. Сколько прошло, не помню. Тренировка была в разгаре. Я ненадолго заскочил в тренерскую. Следом сразу же зашел он.
Учитель!
Я вздрогнул от этого слова, как от удара.
Мне нужно с вами поговорить. У меня проблемы. С трудом в перепуганной физиономии можно было узнать нахального юнца.
Да. — Я внимательно начал вслушиваться в него.
Вы понимаете, я все-таки сделал.
Что? — спросил я.
В общем, мы родили.
Кто это 'мы'?
Ну, это… — Он засмущался. — Жена моя. Уже прошло время, а ей все плохо и плохо. И запах от нее какой то странный… Вы знаете, как будто гниение. А ребенок, в общем, нормальный.
Он начал успокаиваться и уверенней смотреть на меня.
Я не гнал его, и он начал по-свойски улыбаться.
Я ведь знаю, — продолжала наглая морда, — вы самый прекрасный врач. Я столько слышал! И, конечно же, — в довершение улыбнулся он, — самый лучший гинеколог в мире.
На мгновение я перестал себя контролировать 'Какая сука!' — мелькнуло в голове
Ткнув его ладонью в грудь и оглушив, выволок в зал. Все опешили. Сто пятьдесят человек остолбенели, глядя на нас.
Смотрите, — громко сказал я, швырнув его на пол. — Перед вами сидит обыкновенный убийца. Вот он, — я указал пальцем, — принимал роды у своей жены. Он насмотрелся на экране телевизора, как это нужно делать. Он получил документ в каком то кооперативе. А если бы его не было, этот подонок никогда бы не осмелился принять роды у своей жены. Этот документ ограждал его от ответственности. Если что — было на кого свернуть. Любил ли он свою жену и ребенка, которого принимал Вот они — те страшные амбиции, о которых я вам рассказывал Когда есть оправдание, можно совершить любое преступление. А здесь оправдание документальное: случись что, виноват вроде как и не он! А получится — правильно — ГЕРОЙ! И жена будет всегда скромно улыбаться, глядя преданными глазами на своего «героя», который, в сущности, преступник, совершающий действия на «авось». Авось получится! Не получилось! Куда он пришел! Он пришел к нам в зал. Ко мне. Клянусь вам, ребята, я отговаривал, запретил это делать. Не знаю, чем помочь. Никогда не принимал роды и никогда ни с чем подобным не сталкивался. Я даже не смотрел этих видеофильмов. И только что этот подлец заискивающе говорил, что я прекрасный доктор и великий гинеколог. Вот оно — отчаяние! Понятно без объяснений, что его гонят изо всех больниц, когда спрашивают, где рожала жена. Никто не берет на себя ответственности. Да и кому она нужна в нашей стране! 'Рожала дома — дома и лечите', — отвечают, наверное, так?
Я пнул юнца в бок Он судорожно закивал в знак согласия.
— Ты говоришь, я прекрасный гинеколог! Да, я гинеколог. Сейчас ввезут в зал гинекологическое кресло, и я начну заниматься своей повседневной работой.
Парень сидел на полу, молча глотая слезы.
Не знаю, что делать, — обратился я к залу и к нему. И вдруг почувствовал себя виноватым. Виноватым перед всем миром, перед ним и перед его несчастной женой. 'Бедная девочка! — подумал я — Если ты выживешь, то тебе же быть с ним!'
Пошел вон!
И я, развернувшись, зашел в тренерскую. Потом туда зашла моя жена.
Пойдем домой. Уже прошел час после тренировки, — тихо сказала она.
Мы вышли из зала, толпа ребят стояла молча. Не глядя на них, я побрел домой, а следом, не задавая вопросов, шел самый близкий человек. Когда нужно, она могла быть молчаливой. За это я буду благодарен ей всегда.
Две тренировки прошли без меня. Думаю, что нашлась замена. Уже тогда начали появляться добрые и преданные ребята, в лучшем пони мании этих слов. Несколько дней не спалось вообще. Не было даже дерганого сна. Не было ничего. Лежал, тупо уставившись в потолок, и вспоминал Общину. 'Нужно ехать!' — мысль терзала безжалостно. Но больше всего пугала другая: 'Почему же я не еду?!' Не пускали, наверное, те, кому был нужен.
Несколько дней я не реагировал на звонки. Жена понимала меня и не подходила к двери. Три дня полного молчания, давящей боли. Три дня мучений за совершенное не мной. 'А может, все-таки я?> — эта мысль не давала покоя.
Стук в дверь становился все настойчивей и настойчивей. Мне захотелось открыть. В коридоре
