— Мои драгоценности у меня в спальне.
— Где?
— Я храню их в коробке в комоде.
— Ну, вряд ли он их там отыскал, однако лучше мне пойти и проверить. А вы пока осмотритесь тут и составьте полный список украденного.
— Все мои табакерки.
— Так посмотрите, не пропало ли еще что-нибудь. Где ваша спальня?
— На втором этаже. Окнами к фасаду.
— Отлично.
Мистер Доусон, сама энергичность и компетентность, покинул нас. Я сожалел о его уходе. Меня мучило предчувствие, что остаться наедине с этой обездоленной женщиной окажется не так уж приятно. И оказалось.
— Почему, во имя всего святого, — сказала мисс Укридж, набрасываясь на меня, будто на родственника, — вы сразу не заподозрили этого самозванца, едва он вошел?
— Ну-ну, я… он…
— Даже младенец сразу бы заметил, что это не настоящий младший священник.
— Он казался…
— Казался! — Она беспокойно бродила по комнате, и внезапно у нее вырвался визгливый вопль: — Мой нефритовый Будда!
— Прошу прощения?
— Негодяй украл моего нефритового Будду. Идите и предупредите сыщика.
— Всенепременно.
— Да идите же! Чего вы ждете?
Я тщетно вертел и дергал ручку.
— Мне не удается открыть дверь, — кротко сообщил я.
— Ха! — сказала мисс Укридж, коршуном вцепляясь в ручку. В каждом отдельном представителе рода людского живет неколебимое убеждение, что он или она с легкостью откроет дверь, которая не поддалась усилиям их сородичей. Она ухватила ручку и энергично ее дернула. Дверь скрипнула, но не поддалась. — Да что с ней такое? — гневно воскликнула мисс Укридж.
— Ее заклинило.
— Я знаю, что ее заклинило. Пожалуйста, сделайте что-нибудь, и немедленно. Боже великий, неужели, мистер Коркоран, вы не способны хотя бы открыть дверь гостиной!
Поданный в таком ракурсе и таким тоном, этот подвиг, бесспорно, выглядел более чем по силам мужчине, физически хорошо развитому и получившему прекрасное образование. Но я с большой неохотой после еще нескольких экспериментов должен был признать, что требуемое выше моих возможностей. Это как будто укрепило мою гостеприимную хозяйку в ее давнем мнении, что я, пожалуй, самый жалкий червяк, которому Провидение в своей неисповедимости почему-то позволило появиться на свет.
Она так прямо этого не сказала, а только презрительно фыркнула, но я совершенно точно понял ее мысли.
— Позвоните дворецкому.
Я позвонил дворецкому.
— Позвоните еще раз.
Я позвонил еще раз.
— Кричите!
Я закричал.
— Продолжайте кричать!
Я продолжал кричать. В тот день я был в голосе. Я кричал «эй!», я кричал «ау!», я кричал «на помощь!», и еще я кричал в широком общем смысле. Это было исполнение, которое заслуживало чего- нибудь побольше простого слова благодарности. Но когда я сделал паузу, чтобы перевести дух, мисс Укридж обронила только:
— Да не шепчите так!
Я нянчил мои перенапрягшиеся голосовые связки в оскорбленном молчании.
— На помощь! — закричала мисс Укридж.
Как вопль, этот крик не шел ни в какое сравнение с моими. Ему не хватало звучности, задора и даже тембра. Но капризный случай, который управляет людскими судьбами, повелел, чтобы именно на него последовал отклик. За дверью хриплый голос произнес:
— Что там еще?
— Откройте дверь.
Ручка затряслась.
— Ее заклинило, — произнес голос, в котором я узнал таковой моего старинного друга Стэнли Фиверстоунхо Укриджа.
— Я знаю, что ее заклинило! Это ты, Стэнли? Погляди, почему ее заклинило.
Последовали секунды тишины. Видимо, снаружи проводились изыскания.
— Под нее загнан клин.
— Так извлеки его немедленно.
— Тут нужен нож или еще что-нибудь.
Последовала новая пауза для отдыха и медитаций. Мисс Укридж, сдвинув брови, мерила шагами комнату. А я бочком забрался в угол и стоял там, в какой-то мере ощущая себя молодым неопытным укротителем диких зверей, который ненароком запер себя в клетке со львами и пытается вспомнить, какие рекомендации на такой случай содержатся в «Уроке третьем» дрессировочного курса по переписке.
Снаружи послышались шаги, затем скрип и скрежет. Дверь отворилась, и мы узрели на коврике Укриджа с большим кухонным ножом в руке, взлохмаченного и, видимо, с разламывающимися висками. А также дворецкого, чья профессиональная осанка претерпела заметный ущерб, а лицо припудривала угольная пыль.
Характерно для мисс Укридж, что она повернулась к провинившемуся служителю, а не к племяннику- спасителю.
— Бартер, — прошипела она, насколько в возможностях женщины, даже с ее интеллектуальными дарованиями, прошипеть слово «Бартер», — почему вы не пришли, когда я звонила?
— Я не слышал звонка, сударыня. Я находился…
— Вы должны были услышать звонок.
— Нет, сударыня.
— Почему нет?
— Потому что я находился в угольном подвале, сударыня.
— Что, во имя всего святого, вы делали в угольном подвале?
— Меня понудил спуститься туда, сударыня, некий человек. Он запугал меня пистолетом. А потом запер там.
— Что! Что еще за человек?
— Личность с коротко подстриженными усами и сверлящими глазами. Он…
Рассказчик столь интересной истории, как эта, имел полное право ожидать, что ее дослушают до конца, но на этом месте дворецкий Бартер лишился своих слушателей. С прерывистым стоном его хозяйка промчалась мимо него, и мы услышали, как она взбежала по лестнице.
Укридж обратил на меня жалобный взгляд:
— Что, собственно, происходит, малышок? Черт, у меня голова раскалывается. Что случилось?
— Младший священник подмешал тебе кайфа в стакан, и тогда…
— Младший священник? Это немножко слишком множко. Провалиться мне, это уж чересчур. Корки, старый конь, я объехал весь мир на грузовых судах и все такое прочее. Я пил в портовых салунах от Монтевидео до Кардиффа. И единственный раз, когда кому-то удается мне что-то подмешать, так это в Уимблдоне! И младшему священнику! Скажи мне, малышок, они все такие? Ведь если так…
— Он, кроме того, стырил табакерки твоей тетки.
