Мне было интересно, что в данном случае означало слово «хуже», но она уже открывала материнский сундук и рассматривала хранившиеся там платья.
– Приличные вещи мы используем, – жизнерадостно сказала она, – а остальные раздадим. Конечно, самые роскошные наряды мы сохраним на потом. Когда-нибудь ты станешь взрослой, и тебе понадобятся красивые одежды.
Я уставилась на очаровательные вещи, отделанные кружевами и украшенные вышивкой, и поклялась, что в скором времени они мне не понадобятся.
Мысль о том, чтобы спать в комнате с незастекленными окнами, была для Винни таким же потрясением, как и моя одежда, и она тут же потребовала, чтобы это дело немедленно было решено.
Она переехала в меньшую комнату, где жила Бригит, – там хотя бы с окнами все было в порядке, а Бригит стала спать в комнате напротив моей.
Нонни по-прежнему называлась моей нянькой, но ее ум все больше туманился, и она постоянно путала меня с моей матерью и вспоминала истории и события, происшедшие задолго до моего рождения. Временами Нонни пристально вглядывалась в Лавинию и выпаливала странные замечания, например, такие:
– Что случилось с волосами этой женщины?
Винни относилась к этому спокойно, воспринимая старую няньку-кумбрийку как впавшую в детство старуху. По крайней мере, обиженной она не выглядела.
Мое время внезапно оказалось заполненным уроками, посвященными всем видам домашнего хозяйства. Винни забрала все ключи и настаивала, чтобы я совершала с ней осмотр всех шкафов и обход всех помещений.
– При изысканных дворах спят на полотняных простынях, – заявила она, скептически разглядывая простые, но вполне приличные шерстяные одеяла, которыми пользовались мы.
– Неужели здесь никто не слышал о самосской посуде? – спросила она, недоверчиво разглядывая содержимое буфетов.
Я попыталась вставить, что у нас есть несколько чаш из красной глины, но Винни только грустно качала головой.
– Ах, это совсем не похоже на старые времена, дитя, – вздохнула она. – В доме моей матери даже после приезда в Британию пользовались только прекрасной глиняной посудой с континента. Конечно, после начала Смутного времени гораздо труднее достать что-нибудь стоящее.
Я много слышала о тех днях, когда процветала торговля с Римом и по всей империи можно было встретить библиотеки, ювелирные лавки и большие магазины, полные стеклянных вещей. Родная бабушка Винни родилась в Риме и обычно подробно рассказывала ей о величии этого города. Рим, по мнению Винни, по-прежнему был законодателем вкусов и хороших манер, и по сравнению с ним наша северная часть «британской провинции», безусловно, была очень отсталой.
К возвращению Катбада наш образ жизни вполне устоялся. Друида приняли при дворе очень доброжелательно, но одновременно известили, что мое образование теперь доверено вдове из Йорка.
Меня при разговоре не было, но, когда он крупными шагами вышел из комнат моего отца с гневным выражением на красивом лице, я была в зале.
– Плохо, когда дочь кумбрийца учится только римским обычаям, – бросил он коротко, зло посмотрев сначала на Лавинию, потом на меня. – Придет день, когда ты пожалеешь об этом, девочка, помяни мое слово.
Он вышел из комнаты, ни разу не оглянувшись и ни с кем не попрощавшись. К сожалению, у меня не было возможности объяснить ему, что это придумала не я.
После приезда Винни основная часть домочадцев оставалась в Карлайле, а отец ездил по северу, по- прежнему намереваясь предстоящей весной сообщить королю Артуру окончательное решение по предложенному договору. Я подозревала, что он использовал эту поездку как предлог, чтобы сбежать от перемен в нашей домашней жизни, потому что Лавиния, хотя и не настаивала на кушетках, в первую же неделю своего пребывания при дворе приказала подавать к столу чаши для мытья рук и полотенца.
Устроившись, моя наставница сразу же завела разговор о том, что мне пора учиться письму и чтению. Я открыто восстала, и мы договорились только тогда, когда Бригит позволили учиться вместе со мной – и за компанию, и потому, что ей тоже этого хотелось.
Я тосковала по прежней свободной жизни, вспоминая не только приключения с Кевином, но и уроки Катбада. Мне недоставало его рассказов о самых разных вещах, долгих прогулок по лесу при хорошей погоде и повествований о других странах и временах. Все это стало частью мечты, к которой я снова и снова мысленно возвращалась.
К тому времени я уже убедила себя, что Кевин вернется к Белтейну, когда объявляется всепрощение, и ему не придется бояться наказания за наше неудачное приключение с Владычицей или за его бегство. Это делало жизнь более или менее терпимой. Медленно текли месяцы. Пришла зима, и рыночная площадь иногда недели подряд стояла пустой. В этом году было холоднее, чем в прошлом, и я не однажды просыпалась по ночам, дрожа не от стужи, а из-за того, что где-то в темноте ночи был Кевин, лишенный семьи, дома и тепла.
Иногда ко двору заезжали путники, и время от времени приходило известие от отца, но, по сравнению с годами, наполненными поездками и празднествами, тесным общением с людьми и замечательными вечерами с пирами и песнями, жизнь стала тусклой и скучной. Я терпеливо ждала, наблюдая за возвращением солнца после зимнего солнцестояния и цепляясь за мысль, что в праздник Белтейна вернется все, о чем я тосковала, – свобода и смех и, конечно, Кевин.
Винни вознамерилась обучить меня всем видам рукоделий, и в скором времени в доме скопилась куча вышитых материй. Тем не менее они никогда не использовались, а наоборот, тщательно складывались в кедровый сундук, который бабушка Винни привезла из Рима. Наконец я поинтересовалась, зачем она накапливает столько вещей вместо того, чтобы их носить.
– Но, дитя, они предназначаются для твоей свадьбы. Это – часть твоего приданого.
Я тупо уставилась на нее, гадая, почему она решила, что мне потребуется приданое. Когда отец с матерью убежали вместе, приданого не было вообще. Все случилось слишком быстро, чтобы что-то готовить заранее. В зависимости от того, кто рассказывал мне эту историю, все выглядело либо как похищение, либо как побег с возлюбленным. Когда вернется Кевин, меня приданое тоже не будет волновать. Значит, не стоит тратить ни время, ни силы. Мне казалось нелепым проводить свои дни за вышиванием одежд, которые никогда не понадобятся, и я бездельничала, долгими часами представляя, какой будет наша встреча во время Белтейна.
Иногда мне думалось, что он неожиданно подъедет на Быстроногой, и, прорвавшись сквозь ошеломленную толпу, задержится только для того, чтобы помочь мне сесть на ее спину. Потом мы вместе скроемся, прежде чем кто-нибудь поймет, что произошло.
Или, быть может, он смешается с толпой крестьян и ремесленников, ожидающих наступления темноты, и мы встретимся в хороводе, обменявшись лишь сдержанными улыбками. Пока все будут кружиться при свете праздничного костра, мы ускользнем в сумерки, как любая другая парочка, и скроемся незамеченными.
Ясно было одно: независимо от того, как мы встретимся снова, это нарушит установленную Лавинией «правильную» жизнь двора.
Дни становились длиннее, и я с тайным ликованием замечала, что на дорогах становится все больше путников, и уверяла себя в том, что каждый новый день приближает ко мне моего любимого.
Наконец установилась замечательная погода: благоуханная и тихая, с дымкой цветущей ольхи над рекой. Я никогда в Жизни не ждала Белтейна с таким нетерпением, как сейчас, и даже согласилась с Винни, что мне следует надеть по этому случаю длинное платье с ярким тканым шелковым поясом и браслет с эмалью из шкатулки с драгоценностями матери, тем более что для этого был совершенно особый повод.
Когда я оделась, Бригит принесла мне зеркало, и я удивилась, посмотрев на свое отражение. В зеркале я увидела не девочку, а молодую женщину, хотя волосы ее были не рыжими, а лицо не безмятежным, как у моей матери. Так или иначе, я стала достаточно взрослой, чтобы самой распоряжаться своей жизнью, и, хотя мне никогда не суждено быть королевой, я проведу остаток жизни с тем, кого люблю. Этого более чем достаточно, чтобы возместить потерю королевского трона.
