владениях лорда Далми его слово было законом. Один за другим мужчины поднялись на парапет. Один за другим они прыгнули навстречу свободе. И один задругам шестеро встретили свою смерть».
— Шестеро? — уточнил Лайл.
— «
— Этот бедняга выжил после падения с высоты в сто шесть футов? — рассмеялся Лайл.
— Нет, он перепрыгнул, — сказала Оливия.
— Должно быть, у него были поразительно длинные нога, — отметила леди Уиткоут.
— Ты знаешь, что говорят о длинноногих мужчинах? — хихикнула леди Купер.
— Не о ногах, Агата, — поправила ее леди Уиткоут. — О ступнях. Как говорится, большая ступня, большой…
— Это физически невозможно, — заметил Лайл. — Этому человеку пришлось бы отрастить крылья.
— А какое расстояние между башнями? — спросила Оливия. — Ты уверен, что проворный человек не смог бы перепрыгнуть?
— Нет ничего лучше проворного мужчины, — мечтательно произнесла леди Купер.
— Ты помнишь лорда Ардберри?
— Как можно забыть?
Лайл встретился глазами с Оливией. Она давилась смехом, так же как и он.
— Он тщательно изучал этот вопрос, — сказала леди Уиткоут. — С тех пор как побывал в Индии. Говорил, есть какая-то секретная книга.
— Я думала, это была священная книга, — сказала леди Купер.
— Может быть, и то и другое. В любом случае именно поэтому он выучил санскрит.
— Хотя ничего читать было не нужно, ни на каких языках. Ты видела его коллекцию рисунков.
— Они стоили тысячи слов, каждый из них.
— Такие же занимательные, как и гравюры Юджинии.
— Какие гравюры? — спросил Лайл.
— Ты их никогда не видел? — удивилась леди Купер. — Я думала, что в свое время все мальчишки Карсингтонов открывали их для себя. Весьма познавательные.
— Формально говоря, я не Кар…
— Правда, Агата, — перебила леди Уиткоут. — Можно подумать, лорду Лайлу нужно чему-то учиться. Молодому человеку почти двадцать четыре, и он живет там, где нагие девушки пляшут на улицах, а мужчины заводят гаремы. Кто его знает, может, у него свой гарем и он перепробовал все четыре сотни позиций.
— Миллисент, тебе прекрасно известно, что их не четыреста. Даже лорд Ардберри признавал, что номер двести шестьдесят три и номер триста восемьдесят четыре физически невозможны для тех, у кого есть позвоночник.
— Какие гравюры? — повторил Лайл, глядя на Оливию.
— Гравюры прабабушки, — ответила она скучающим голосом, опустила книгу и встала с кресла. — Я поднимусь на крышу, подышу свежим воздухом. Заодно хочу поглядеть, насколько велико расстояние между башнями. — Оливия прихватила шаль и выскользнула из комнаты.
Думать об этом было в высшей степени мучительно.
Она изучила гравюры прабабушки и с нетерпением ожидала возможности применить на опыте полученные знания. Но она целовалась с несколькими мужчинами, позволив им некоторые незначительные вольности, и была разочарована. Это немного возбуждало, но в основном из-за осознания того, что она ведет себя непозволительно.
Теперь вернулся Лайл, вполне зрелый мужчина, который, вероятно, обучался поцелуям у восточных наставниц. Он наверняка обратился к экспертам в этом вопросе. И практиковался. Старательно.
Оливия понимала, почему леди так много говорили об этом, и почему прабабушка так любила своего первого и единственного мужа, и почему она стала такой веселой вдовой.
Не ради приятного возбуждения.
Страсть.
Страсть не требует любви, говорила прабабушка. Но любовь является восхитительной приправой.
Все это очень хорошо, но страсть лишает человека покоя и делает раздражительным без причины. Поскольку Оливии довелось впервые познать это чувство с Лайлом, ей приходится справляться с неразделенной страстью, и это самое неприятное.
Она взбиралась все выше и выше, удивляясь тому, куда исчез весь холодный воздух. На лестничных пролетах дул ветер, но при ее взволнованном состоянии он был как горячее дыхание пустыни.
Круг за кругом она поднималась выше и выше: миновала второй этаж, потом третий, где раньше размещался гарнизон, а теперь были комнаты слуг, и наконец вступила на последний этаж, открыла маленькую дверь и вышла на крышу.
Она прошла к стене, положила на нее руки, закрыла глаза и глубоко вдохнула. Воздух был прохладным, чудесно прохладным, здесь царила тишина, вдали от всех разговоров.
Она сделала еще один глубокий вдох, выдохнула и открыла глаза.
Звезды, звезды повсюду.
Вокруг нее, над ее головой.
Она никогда не видела так много звезд. На небе сияла луна, ярко и высоко. Скоро полнолуние. Такое дивное и прекрасное место.
— Какие гравюры? — прозвучал за ее спиной тихий голос.
— О, ты же знаешь, — не поворачиваясь, беспечно ответила Оливия. — Пикантные рисунки, какие продают из-под прилавков в печатных лавках. Вместе с теми, которые прабабушка собрала во время своих путешествий за границу. Все — от Аретино до последних иллюстраций из «Фанни Хилл». Она и гарпии до сих пор хихикают над ними.
— Нечто подобное я и предполагал, — сказал Лайл. Его туфли почти беззвучно ступали по каменному полу, поэтому Оливия и не слышала его приближения.
Он остановился рядом, на расстоянии фута, и оперся руками о стену.
— Но ты мне никогда не рассказывала. Ты как-то упомянула об этом в письме, потом вычеркнула.
— Не могу поверить, что ты помнишь. — Оливия украдкой взглянула на него, и это оказалось ошибкой. Свет луны и звезд окрасил серебром волосы Лайла и подчеркнул его безукоризненный профиль.
— Ну разумеется, я помню, — сказал Лайл. — В то время это особенно раздражало. Сколько мне было — четырнадцать или пятнадцать? Я умирал от желания увидеть их и злился на тебя за то, что ты меня дразнила. «Ха-ха, Лайл, — проговорил он нараспев, — у меня есть непристойные картинки, а у тебя нет».
— Тебе не нужны были эти картинки. У тебя были танцовщицы.
Он всем телом развернулся в ее сторону, положил локоть на парапет и долго рассматривал ее лицо.
Оливия не мешала ему делать это. Она умела играть в карты, и на ее лице никто ничего не мог прочесть.
— Странно, что тебе не дают покоя эти танцовщицы, — сказал Лайл.
— Ничего странного, — ответила Оливия. — Посмотри на меня. — Она указала на ворох юбок и раздутые рукава.
— Я смотрю.
— На меня во всем этом. Затянутую в корсет, облаченную в нижние юбки и оборки со всех сторон.
— Кажется, это сейчас в моде.
— Они танцуют на улицах, — сказала Оливия.
