Проход претерпел изменения, с той оптической плавностью, к которой, казалось, стали так чувствительны все окружающие ее предметы, словно проецировались через сбегающую по зеркалу воду. В конце оказался поворот, и до нее слишком поздно дошло, что причина этого волнообразного бледно- зеленого отражения, играющего на складках занавесок, как раз и таится где-то за этим поворотом. Отражение было летальным, едва уловимым, почти не оставляющим следов. Казалось, угроза стала реальной именно потому, что они увидели это отражение, а вот если бы они повернулись и убежали,
Но было уже слишком поздно. Осознание опасности только усилило ее. Она поняла, откуда исходит ее погибель. Оригинал отраженного сияния стал явью: два серо-синих глаза, посаженных в лопатообразную кошачью голову, превратились в злобные, горящие бешено-зеленым щелки; заостренные ушки прижаты — зверь приготовился к нападению; широкая клыкастая пасть, вокруг нее как бы горит неоновым огнем синевато-красная линия.
Голова пригнулась, за ней волнообразно двигалось тело. Оно больше напоминало тело пресмыкающегося, нежели львиное. Лишь голова неоспоримо говорила о том, что это лев, в остальном же все в нем было как у дракона: низкое, концентрически расширяющееся брюхо, укороченные кривые широко расставленные конечности, беспокойно бьющийся по земле хвост где-то в далекой дали…
Они повернулись и побежали, в голове кололо иголками, ноги налились свинцом и не слушались.
«Брось сумку, — тяжело дыша, проговорила Джин. — Она тянет нас назад».
Он отпустил сумку, и она покатилась назад, словно ее унесло силой тяготения в эту горячую, что раскаленные уголья, утробу. Перед тем как исчезнуть, сумка покрылась ровным коричневым цветом, как будто медленно поджаривалась, и ее вот-вот должны были сожрать.
И снова этот проход предал их, в нем опять возник какой-то плавный поворот. И бледно-зеленое свечение за ним, первое предупреждение, придало занавескам тошнотворный вид. Возникшая мысль приблизила ужас, материализовав его в видимое и осязаемое. И тут же голова, оскалив клыки, поползла вперед. Только это уже был не тот же самый лев — тот, другой, пробираясь с безжалостной неумолимостью, по-прежнему оставался где-то у них за спиной.
Им отрезали путь с обоих концов.
«Брось меня, — взмолился отец. — Я тяну тебя назад».
«Нет, — задыхаясь, проговорила она, — нет! — И еще сильнее прижала к себе его руку. — Шон! — в отчаянье крикнула она. — Шон!»
Раздался его голос — тон ровный, но с упреком.
«Было время, когда вы не боялись», — сказал он, как бы инструктируя ее, что надо говорить.
Она попыталась сказать это, но слова упрямо не шли с языка.
«Шон!» — пронзительно закричала она.
«Просто повторяйте за мной: „Было время, когда мы не боялись“. Это спасет вас».
Она просунула руку между занавесками, но ее никто не сжал. Шона там не было, хоть он и обещал.
В отверстие, которое создала ее рука, медленно, будто мерцающий газовый свет, стала сочиться эта зловонная метаморфоза, частично обдав ее руку. Там тоже был один из них, он полз между занавесками и стеной, подобно гигантскому червю.
Она отдернула руку, боясь, что ее изувечат, будто у приближающего света могли появиться зубы и он мог ее укусить.
В ужасе она повернулась к отцу:
«Он ушел! Он просил меня повторять за ним слова, а я не смогла!»
Отца ее рядом с ней тоже не оказалось. Она его потеряла — прямо у нее за спиной произошло ужасное непредугаданное расчленение. От отца у нее осталась только рука, которую она прижимала к себе своей рукой. Она видела, как другая его рука тщетно тянется вверх из светящейся пасти далеко-далеко у нее за спиной. Затем и она скрылась из виду.
Сейчас уже ее крики зазвучали громко и в полную силу, у нее в ушах зазвенел собственный голос. Хотя прежде крики звучали лишь
Нечто похожее на «дворник» на затуманившемся ветровом стекле автомобиля, сквозь которое она, зрительница, смотрела, заходило в пределах ее видимости подобно косе. Причем сам этот «дворник» оставался невидимым: видны были только результаты его движения. При каждом взмахе линза, над которой он работал, становилась все яснее и яснее, пока все темные тона не потеряли свою окраску, как будто он их вычищал, и не побледнели до дневного света.
Соболевые занавески стали белыми, собрались в компактные квадраты. Ее крики стали тоньше, затихли в далях души. «Шон, — тихонько хныкала она, — Шон». И в отчаянье барабанила руками по подушкам.
Джин возбужденно приняла сидячее положение, и тут ее веки открылись. Большее изменение предшествовало меньшему, а не меньшее — большему.
Комната вокруг нее была погружена во тьму, но стоило ей прикоснуться пальцем к выключателю, как тьма рассеялась. Теперь уже все было в реальном свете, все было в порядке, все вещи находились на своих привычных местах.
Но ужас от этого нисколько не уменьшился, ужас оказался даже больше, ибо, только что восстав от сна, она снова погрузилась в незнакомое окружение, по крайней мере, до сего момента, даже хотя оно и было знакомым до сна. И переориентация, поскольку она по-прежнему была охвачена ужасом, произошла не сразу.
Основная движущая сила сна все еще жила в ней. Найти его, добраться туда, где он, и быть в безопасности рядом с ним. Джин вскочила с постели. Она знала все подробности ежедневной жизни, через которые надо пройти, и она через них прошла. Накинула накидку на плечи, сунула ноги в домашние шлепанцы, стоявшие у кровати, поспешила к двери и растворила ее: знала, что дверь его комнаты дальше по притихшему, окутанному ночью коридору, знала, что надо пойти туда и найти его. Все это она знала и проделала, но двигал ею именно импульс, полученный во сне, все еще довольно сильный.
Спотыкаясь, вышла в коридор, бормоча в страхе его имя, а когда побежала к его двери, бросила взгляд через плечо, вспомнив, где был тот поворот в ее недавнем мучительном сне и где, подкрадываясь к ней, медленно материализовался пагубный зеленоватый свет. Теперь уже ничего этого не было, коридор кончался совершенно определенно у лестницы, а электрические бра в форме свечей, по паре с каждой стороны, отбрасывали здоровый дружеский свет, достаточно слабый, чтобы убаюкивать, и одновременно достаточно сильный, чтобы успокаивать. Но ею по-прежнему владели воспоминания, последствия испуга, и она бежала к его двери, тонкое стройное привидение в развевающихся голубых сатиновых одеждах, распушившихся позади нее как павлиний хвост. Затем она укуталась в них поплотнее и застучала с тихой назойливостью, и этот стук не замирал ни на мгновение.
Внутри раздался один-единственный глухой звук — это он встал, — вот он уже распахнул дверь. И ее стук, не в состоянии сдержаться, пал ему на грудь глухим сжатым призывом, и ее рука так там и осталась.
Лицо у него было испуганное. Не за себя — за нее. При первом же звуке, прежде чем открыл дверь, он догадался, кто это должен быть. Руки он крепко сжал за спиной, чтобы их было не видно, халат накинул на одно плечо, другое еще открыто. Он потянулся назад, пустой рукав взлетел вверх, наполнился, и из него показалась рука, держащая автоматический пистолет с коротким стволом.
Свободной рукой он притянул ее к себе, и Джин охотно пошла. Затем он выглянул в коридор:
— Что случилось? Что такое?
— Наверное, сон. Но я никак не могу из него выйти.
— У вас в комнате что-то есть? Вы хотите, чтобы я пошел посмотрел? — И, прищурившись, добавил: — Или, может, вы что-то слышали, а?
— Нет-нет. Ничего. Я думаю, это всего лишь сон.
— Постойте немного здесь, — попросил он, а сам пошел по коридору в ее комнату.
Она стояла, прижимаясь к стене, как ребенок, который старается, чтобы его не заметили. Ей
