Дибров: Не верите в «колеса любви»? В таком случае могу вам рассказать про нашу историю с Полиной. Вы думаете, меня это не колбасило? Еще как!
Собчак: А вам не было неприятно, что за вашей спиной хихикали и перешептывались?
Дибров: Мне было не до реакции бомонда. Представьте, я лечу, вернее, обнаруживаю себя, помимо собственной воли, летящим в Ростов-на-Дону, инкогнито, без встреч в аэропорту с казаками, шашками и хлебом, я лечу, чтобы только встретиться – о Господи! – с семнадцатилетней девочкой. Что же я делаю?! Я чувствую себя словно город, красавец-город, портики-фасады, кариатиды с атлантами, а воды в нем нет – жизни нет!
Собчак: Спасибо за откровенность.
Дибров: Знаете, в чем фокус этого элемента? Вот нам – или мне – хочется, чтобы он имел космическую природу, а он, может быть, даже и не космическую имеет природу, а очень земную. Единственное «космическое» в нем – он не управляется сознанием. Это генетика. Именно здесь, в этот период времени, от этой женщины ты хочешь ребенка. У нее есть такая генетическая составляющая, которая в твою генетику очень точно ляжет, для производства какой-то крайне прогрессивной материи. Андре Моруа писал: «Не существует никакой другой любви, кроме любви с первого взгляда».
Собчак: А я не верю в любовь с первого взгляда. Любовь – это рациональное чувство. Об этом и Бальзак, и Шопенгауэр писали. Ты у себя в голове должен полюбить человека за весь комплекс качеств, за его молодость, за его background...
Соколова: А Дмитрий считает, что триггер срабатывает – и все.
Дибров: Великий природный триггер, который имеет в виду репродуктивную функцию.
Собчак: Почему этот триггер не срабатывает на женщину, равновеликую вам? «После мраморов Каррары как живется вам с трухой?» – хочется процитировать Цветаеву.
Дибров: Мы с вами говорим на разных языках, вы пытаетесь алгеброй гармонию проверить. Либо вы действительно обделены возможностью сами себе давать это разрешение на любовь, либо этот механизм еще до вас не дошел.
Собчак: Каждый судит по себе. Я хочу сказать, что я не могу влюбиться и захотеть химии и молнии, если у меня нет духовной связки, понимания, интереса к человеку.
Соколова: А меня этот триггер смущает. Я, например, чрезвычайно редко даю какие-либо обещания, потому что, если я их даю, я начинаю их выполнять. И точно так же отношусь к тому, что обещают мне, – хотя понимаю, что другой человек, какая бы степень близости между вами ни была, вообще непредсказуем. А «фактор триггера» мою стройную договорную систему разрушает на корню.
Дибров: Вы так говорите потому, что всякий раз были уверены в своих силах. Ведь ежели бы вы точно угадывали не те потребности, интеллектуальные, о которых здесь говорит Ксюша, а неинтеллектуальные, низменные потребности мужчины, о которых говорю я, что-то мне подсказывает, что триггеры бы щелкали как надо.
Собчак: А еще не хочется угадывать чужие потребности, хочется, чтобы угадывали твои.
Дибров: А может быть, ваша «интеллектуальная общность» есть не что иное, как эгоизм?
Собчак: Любой человек – эгоист.
Дибров: Тот, кто влюбляется, кто дает себе разрешение на любовь, первым делом плавит в этой любви свою гордыню. Предлагаю поговорить об этом, когда в вас все же ударит молния.
Реальная журналистика
Попытка вывести на чистую воду журналиста правительственного пула Андрея Колесникова[1].
Соколова: Андрей, разговор с вами для нас – непростая задача. По-первых, журналисту брать интервью у журналиста – уже как-то глупо. Во-вторых, будучи высоким профессионалом, вы наверняка умеете избегать провокаций.
Собчак: Иными словами, юлить и выкручиваться...
Соколова: Да и претензий у нас к вам, собственно говоря, особенных нет.
Колесников: А о чем тогда...
Соколова: Есть такая байка эпохи 90-х: братки на автосервисе требуют позвать слесаря, который чинил им машину. Он выходит к ним и спрашивает: «По машине претензии есть?» «Нет, – говорят бандиты, – по машине претензий нет. Есть претензии по жизни». Вот так и у нас к вам. Так что не обижайтесь.
Колесников: Попробую.
Собчак: Я перед интервью даже звонила Соколовой и говорю: «Слушай, давай не будем его обсирать. Я его очень люблю. Он самый талантливый пишущий журналист в России...»
Соколова: И кроме того, ценный материал для сексколонки. По-моему, вы главная – и единственная на сегодня кремлевская dominatrix.
Колесников: Я?!
Соколова: Нам кажется, в случае с вашим героем – господином Путиным – вы нашли точный вербальный аналог плетке и каблуку-стилету. Вы единственный из всех чувствуете и мастерски удовлетворяете желание великого человека быть обидно высмеянным – почти всерьез, но все же не до конца, а в меру. Как в дорогом публичном доме с BDSM.
Колесников: Это мы про секс сейчас говорим?
Соколова: В мире все секс.
Колесников: В вашем мире, наверное, да.
Собчак: От сложных метафор мы можем перейти к незатейливым народным мудростям: ласковый теленок сосет двух маток...
Колесников: Вы это о чем?
Собчак: С одной стороны, либеральная интеллигенция обожает Колесникова за слог, наблюдательность, подтексты, с другой – власть Колесникова тоже за что-то нежно любит.
Колесников: Да никто меня не любит. Ну понятно, ничего нового. Вы в завуалированной форме задаете вопрос, который я слышу много лет: «Почему вас до сих пор не выгнали из пула?»
Собчак: Хорошо, давайте начистоту: вы любите Медведева и Путина?
Колесников: Люблю ли я Медведева и Путина?!
Собчак: И кого больше?
Колесников: Я люблю девушек.
Собчак: И поэтому вы пришли к нам в такой симпатичной голубой курточке?
Колесников: Ношу такую, какие продают.
Собчак: Продают в основном черненькие. Ваш выбор многое говорит о вас – вы, кажется, модник. Для журналиста из правительственного пула это, пожалуй, даже смело.
Колесников: Я свободный человек. Я и в Белый дом в ней хожу. Зато вы обе оделись так, как будто к вам сейчас придет Владимир Владимирович Путин.
Собчак: А мы его всегда ждем. Но пока сплетничаем с вами.
Колесников: С Путиным и Медведевым у меня абсолютно рабочие отношения. Если это и роман, то служебный.
Собчак: А мне кажется, доля искреннего обожания все же присутствует.
Колесников: С моей стороны? Нет, конечно. Зачем вы выдаете желаемое за действительное?
Собчак: Это как отношение народа к Сталину. С одной стороны, диктатор, монстр и людоед, а с другой – налицо черты народного любимца. До сих пор с придыханием рассказываются истории: «Иосиф Виссарионович закурил трубочку, прикрыл усталые глаза и отдал приказ – расстрелять предателя...»
Колесников: А при чем здесь я?
Соколова: Вы используете сходный творческий метод. Создаете эпос. Талантливо – в этом ваша главная ценность для ваших ньюсмейкеров. Талантливых вообще мало, тем более в ситуации, когда политическую журналистику заменила пропаганда. Вы придумали ноухау – ваша критика импонирует не только оппозиционно настроенным читателям вашей газеты, но и льстит самому объекту. У вас получился гламурный лубок: самобытный, но в целом симпатичный лидер нации...
Колесников: То, что вы говорите, настолько далеко от реальности, это такая пропасть, что я к вам даже сочувствие испытываю.
Собчак: Вот вы замечательно пишете, как незадолго до выборов подошли к Путину и спросили:
