Снеговой плуг здесь расчищает дорогу обычно ранним утром, в то время, когда она возвращается после дойки. Утром Манне легче будет ехать к доктору или куда он там еще собрался... В полицию или прочь от полиции? Манне не рассказывает, где и когда была драка. Да Амалия и не интересуется. Лучше не встревать в чужие дела.
Амалия уже легла, но не может заснуть. Она слышит оживленный разговор отца и сына, но не понимает. Они говорят на своем языке. С удивлением вспоминает Амалия то время, когда Манне, играя на скрипке, вызывал в ней страстное желание танцевать, а от его дерзких слов у нее горели щеки. Да, каждый нынешний день не похож на вчерашний, это Амалия всегда знала, но поверить в то, что она и сама может так измениться, до сегодняшнего дня она не могла.
18
В Такамаа наступает весна и кончается санный путь. По льду озера уже никто не рискует ездить на лошади, скоро там нельзя будет проехать даже на саночках «поткури»[8]. За время зимы Амалия на Резвой привезла по льду много возов дров и еловых веток. Чаще всего ездить приходилось через Ээвала, и Амалия любила смотреть со стороны озера на дом, в котором провела детство. Два воза дров для бани она привезла все-таки из лесу прямо на берег Ийккала. И когда она впервые повела Резвую к бане, та все время оглядывалась, думая, очевидно, что хозяйка ошиблась и повела ее не по той дороге. Тогда Амалия стала объяснять лошади, что такое баня, какое блаженство париться в ней, — и Резвая заржала в ответ, точно все поняла.
Когда Амалия была ребенком, даже почту в Такамаа зимой привозили по льду, а как только кончался санный путь, деревня становилась полностью оторванной от всего мира. Теперь рейсовый автобус ежедневно возит почту, а писем от Антти все нет и нет. Она ждет письма со дня на день, но сын по целым неделям не дает о себе знать.
Амалия несколько раз смазала жиром свои сапоги, чтобы не промокали. Теперь она бродит по снежной слякоти в окрестностях Ийккала и Ээвала. На берегу лежат перевернутые, укрытые хвойными ветками лодки. Они совсем рассохлись — и старая лодка Ээвала, и ее собственная. Но Амалия все же надеется сделать их еще пригодными, проконопатив и просмолив. У нее, правда, заготовлен материал на две новые лодки, доски давно уже лежат на чердаке хлева Ийккала. Договорилась она и с лодочным мастером, но у того так много работы, что за целую зиму он не успел еще заняться заказом Амалии. Он, видно, полагает, что Амалия может и подождать: ведь она живет у шоссе, а в первую очередь нужно сделать лодки тем, кто живет на островах.
Амалия поднимается с берега Ээвала на бугор, у которого проходит шоссе. Там стоят осины ее матери, красноватые, с набухающими почками. Амалия вспоминает, как ужаснулся старый Хукканен, узнав, что она купила доски для постройки лодок, когда на собственной земле растут такие прекрасные осины. Но она не стала бы рубить осины, хотя бы они и росли на ее земле. С бугра Амалия смотрит, как выглядит Ээвала при свете весеннего солнца. Ветер за зиму посрывал дранку с крыши главного строения. Еще летом крыша протекала там, где дранка была ветхой. Крышу необходимо чинить этой весной независимо от того, приедет ли на лето Пааво с семьей.
Впереди — трудовое лето. От Антти, наверно, снова не будет помощи. Дядюшка Ээверт написал хромой Сельме, чтобы та не ждала его летом домой. Правда, старый Пекка обещал прийти, как только начнутся весенние полевые работы, но теперь и в деревне легко найти помощника, не то что во время войны.
В письмах из Хельсинки сообщалось о болезнях. Конечно, Ээвала едва ли подходящее место для больных людей. К счастью, у Амалии еще остались деньги, вырученные за проданный лес. Можно пригласить рабочих для ремонта Ээвала, а там уж как-нибудь она сочтется с Пааво.
Весеннее солнце беспощадно подчеркивает все, что обветшало. Видно, как покосились амбары и сараи, да и главное строение тоже. Старый каменный хлев стоит по-прежнему твердо, но крыша местами сильно прохудилась. Замечая всюду ветхость и разрушение, Амалия сама поражается своей энергии. Она ощущает в себе силы, могучее желание работать, ей хочется поскорей восстановить все, что разрушено. Амалия наняла тракториста из соседней деревни, чтобы перепахать залежное поле, принадлежащее Пааво. Слишком много лет оно зарастало дикой травой. И канавы там надо прочистить. Носком сапога Амалия проводит бороздку в жидкой кашице тающего снега, чтобы побежал ручеек, и смотрит прищуренными глазами на солнце. Вот уже и скворец прилетел, посвистывает на высокой березе у старой избы. Шумит и сверкает на солнце вода в придорожной канаве. У южной стены дома разгуливают желторотые весенние гости и достают себе пищу из обнажившейся земли. Снег тает на полях и нивах.
19
Лето прошло, и наступила неверная осень. Скошенный хлеб лежит в копенках, сохнет на шестах и на пряслах. Небо закрыто тонкими тучами. Они пробегают где-то высоко в небе, а ветер кружит опадающие листья. Амалия стоит у окна и смотрит через скошенное поле на Ээвала. Кажется, пора бы дождю и перестать! Сыплет неделями, а зерно прорастает в колосьях.
Пестрые, точно грудь дятла, сверкают залатанные крыши Ээвала. Стая ворон опускается на крышу хлева. Амалию раздражает, что вороны поселились в Ээвала. Даже отсюда она слышит их карканье. Прижились, чернокрылые, еще летом облюбовали Ээвала и лесок, раскинувшийся за Ийккала. Видно, там они свили гнезда и вывели птенцов, вон их какая уйма! Взлетит эта стая с крыши — да и махнет на поле брать налог с ржаных копенок.
Летом Ээвала вновь пустовало. Пааво повез Кертту на курорт, рассчитывая, что новые знакомства и отдых изменят ее настроение. Зимой, писал брат, Кертту совсем загрустила, и ему пришлось даже обращаться к врачам.
Эльви весной уехала в Англию, чтобы совершенствоваться в языке. Она и до сих пор еще там. Только Маркку летом побывал у Амалии. Пааво привез его в конце весны на все лето. Глядя тогда на изрезанное морщинами лицо брата, на его редеющие волосы, Амалия вдруг почувствовала, как быстро идут годы. Правда, зимой Пааво перенес тяжелую лихорадку, но все-таки дело не только в этом. Скоро и у Амалии, вероятно, иссякнут жизненные силы и придет усталость. Уже и сейчас она чувствует возраст: на руках выступили жилы, распухли суставы пальцев. Амалия вспоминает, что на руках Кертту нет всего этого, хоть она и старше ее. А в волосах Амалии уже появляется седина. Но зубы еще крепкие и в руках и ногах сохранилась сила.
Амалия много гребла минувшим летом, когда ездила с Маркку на рыбную ловлю. Мальчик любил слушать журчание воды, сидя на носу лодки. Вместе они опускали и вытягивали сети, проверяли верши и сидели с удочками. Раньше Амалия не особенно любила рыбную ловлю, но Маркку постоянно подбивал ее отправиться на рыбалку. Одна-две рыбешки в сетке — и мальчик счастлив. Амалия от души хотела, чтобы Маркку чувствовал себя хорошо у нее.
С грустью вспоминает теперь Амалия, что для собственного сына, пока он был ребенком, у нее никогда не оставалось столько времени, как этим летом для племянника. В те времена она старалась освоиться с положением жены Таави, и это подвергало ее характер суровым испытаниям. Только овдовев, Амалия почувствовала себя самостоятельной. Нужно было держаться и стоять твердо, как одинокая сосна у поворота дороги на Ийккала. В минуты слабости, когда жизнь ей казалась мучительной, она смотрела на старую сосну, ставя ее себе в пример. Подобно сосне, она тоже пустила корни в эту землю, слилась воедино с домом и окрестностями. И в жизни Антти, как казалось Амалии, сосна тоже сыграла свою роль...
Это случилось еще в первую зиму после смерти Таави. Мальчик заболел, у него был сильный жар, и в лихорадочном бреду он звал отца. Амалии стало страшно, ей показалось, что сын умирает. Она хотела заказать лекарства в городе. Водитель автобуса, конечно, привез бы их, но машина не смогла приехать вовремя, дорогу занесло снегом. Прижавшись к стволу сосны, в метель, ждала Амалия и в отчаянии взывала
