— Рюмочку, господа, по-маннергеймовски.
Даже не взглянув на остальных, он опустошил стакан, наполнил его снова и продолжал есть.
Вся компания взирала на это молча.
Картофель по-французски стыл, маленькие сухие бифштексы были забыты, и все смотрели, как ест Карлонен. Он ел молча, чмокал, время от времени рыгал и медленным важным движением тыльной стороны руки стирал кровь из уголков рта. Он понимал, что на него смотрят, и догадывался, что школьные товарищи интуитивно чуют в нем некое исключение из обыденности, способность возвысить себя и вырваться из тесных рамок финской чиновной жизни. Он чувствовал себя единственным великим человеком в этой компании. Правда, только в еде, но и то хорошо: в чем бы ни было, главное, что хоть в чем-то. Из их компании не вышло ни одной выдающейся личности. Только он один.
Он великий едок и всегда таким был, хотя товарищи до сих пор и не замечали этого. «Кто преуспел в малом...» Теперь настало его время.
Он поднял стакан:
— Рюмочку, господа, — сказал он и выпил. Только перед немногими стояли рюмки, он заметил это сразу.
— Официант!
Не глядя на других, официант направился прямо к советнику усадебного права. Он тоже понимал, что это главное лицо.
— К мясу полагается красное вино. Когда я заказываю бифштекс a la tartari, это означает также, что красное вино должно находиться у меня под рукой все время, пока я не съем бифштекс. Потом его можно убрать. А на десерт я возьму зеленый салат и бутылку томатного сока. В томатный сок бросите кусочек льда и вольете десять грамм водки. Запомните, чтобы салат был не на тарелочке, а в салатнице... да-да, в салатнице, и не забудьте оливковое масло, каперсы и репчатый лук. Когда официант принес на стол большую салатницу, советник усадебного права склонил над ней нос.
— Не годится. Очистите еще три луковицы, отожмите их сюда и принесите.
Официант сделал, как ему велели.
Советник усадебного права принялся за дело. Комнату наполнил запах лука. Остальные, не в силах оторваться от созерцания великого человека, вяло глотали собственные блюда, прихлебывая красное или белое вино. Их охватили ужас и восхищение. Потом пришла обида: один человек оккупировал всю комнату и все торжество.
Только лицо пастора сохраняло полнейшее безразличие, он спокойно ковырял в зубах.
Когда советник усадебного права расправился с салатом, он громыхнул официанту про кофе с коньяком.
Аптекарю положено было после обеда произнести речь, но он забыл о ней, засмотревшись на советника. Теперь он спохватился, встал и постучал по стакану:
— Дорогие господа, старые друзья! Десять лет прошло с тех пор, как мы в последний раз сидели вместе в этом ресторане. За эти десять лет многое успело произойти, очень многое. Прежде всего, шестерых уже нет с нами. Предлагаю почтить минутой молчания их память.
Они встали, тупо глядя перед собой.
Потом аптекарь продолжал:
— Я уверен, что на душе у нас светлее, чем было десять лет назад. Наше торжество совпало тогда с печальными событиями. Мы сидели и пировали здесь в то время, когда самые доблестные сыны родины обвинялись в том, что они защищали свою страну и сделали все, что могли, больше, чем могли, больше того, что могут люди и герои. Мы ели, набивая желудки бифштексами, наслаждались благоуханием, кхм... да, мы пировали и вспоминали прошедшие счастливые дни... Но теперь тяжелые годы миновали. Военные репарации оплачены. Векселя выкуплены. Правда, дорогой ценой, о которой свидетельствуют сотни могил героев по всей Финляндии, но все-таки выкуплены. Тогда на душе у нас было тяжело, а теперь легко. Наша страна потеряла в войне большие, невозместимые территории, но переселенцы устроились на новых местах и начали новую жизнь. И хотя наша родина стала еще меньше, она по-прежнему свободна, она продолжает свое национальное бытие как передовой страж западной цивилизации здесь, на суровом севере. Мы счастливы жить свободно в свободной стране, под свободным небом. Твердая вера в то, что господь, направляющий народы, был с нами в наших испытаниях и заботился о нашем народе, вливает в нас новые силы. Нам были ниспосланы испытания, но мы не были покинуты. Мы вынесли все. Дорогой ценой мы получили свою свободу. Сыновья, зятья или родственники многих здесь присутствующих спят под белыми крестами, принеся великую жертву и видя теперь сны освобождения. Братья, да здравствует их вечная слава, vivat honor aeternus eorum, да здравствует...
— ...ует ...ует ...ует.
Советник усадебного права заказал новую порцию коньяку и велел влить в него пять граммов пунша.
— Это обеспечивает хороший сон и бодрое пробуждение. Я уже почти тридцать лет пью каждый вечер смесь пунша с коньяком, и вот вам результат, — говорит он и хлопает себя по животу. Он тощий, костлявый человек, на животе— ничего лишнего.
— Итак, господа, рюмочку, — произнес он и выпил смесь.
Если бы я столько выпил, я бы совсем опьянел, а Антэро хоть бы что, — подумал Хейкки Окса.
Потом он почувствовал запах лука.
— Растительная пища и чистое кукурузное масло — вот секрет моей бодрости. Я совсем не ем мяса и животных жиров, — рассказывал кому-то лесничий.
— Люди становятся раздражительными, если едят мясо; это даже по мухам видно, когда они...
— Я опять экспериментировал с грибами, результаты почти хорошие, — пропищал начальник губернской канцелярии лесничему.
— Хорошая осанка, безусловно, влияет на здоровье человека, — говорил камергер. — Я это заметил. Мой портной одно время совсем скрючился и собрался было помирать. Я его спрашиваю: «Что тебя мучит?..» — «Ну, никаких желаний!..» Я говорю: «Расправь плечи, прими бодрую осанку...» И портной ожил, появились желания...
Эрккиля подмигнул Хейкки Оксе, усмехнулся и объявил:
— Черт с ним, наплевать на осанку. Желания приходят тогда, когда мужчина пьет, курит и сохраняет брачные отношения.
— И не теряет аппетита..
Это советник по усадебному праву.
— Но всего важнее состояние духа. Меня, во всяком случае, именно это всегда поддерживало — идеалы и стремления, — вступил было полковник, но Эрккиля его перебил:
— Поддерживало? В чем?.. Духовные идеалы, тоже скажешь. Если я говорю, что ничего не требуется, кроме вина, сигар и женщин, то, значит, так оно и есть. Я отвечаю за свои слова, а твои духовные идеалы и стремления — знаем мы их. Ты тоже раньше кричал: «Германия!», «Германия!», потом — «Ни дюйма!», потом — «Даешь великую Финляндию!», «Свободу финским племенам!» и, наконец, — «Сосуществование!» да «Холодная война!». Вот они — ваши идеалы. Бегаете за кем попало и всегда получаете по морде. Боже милостивый, мне никогда ни до чего не было дела. Когда вы орали, что народы «Калевалы» живут в рабстве, я думал: «Пусть живут». Я сажал лес в те времена, когда ты в Ухтуа гремел своими высокими идеалами и хороводился с тамошними шлюхами. И когда вы хором мычали вслед за газетами, что, мол, «ни дюйма», боже праведный, я и тогда сажал лес, расширял стадо и думал про себя: «Пусть берут хоть два, только бы не у меня». А потом, когда из-за вашего безмозглого мычанья мы потеряли кусок страны, я думал: «Пусть возьмут немного плохой земли для этих чертей переселенцев, лишь бы лес не трогали». Я отдал им болото, увеличил стадо и продолжал сажать лес. А теперь вы орете: «Холодная война!,», «Холодная война!» и не знаете, где бы вам побушевать. А я вот построю холодильник для молока от семидесяти коров. Та...ак. Что у вас осталось в кармане от всего этого крика и беганья за чужими хвостами? Высокие идеалы. Где они? Покажите их. Я вовек ни в грош не ставил ваши высокие идеалы, но приходите, черт побери, поглядите на мои сосны, я покажу вам сосновые стволы, длинные, прямые, толстые. И даже если вы будете ходить целый век, все равно не найдете конца сосновым стволам. Они на берегах озер и на равнинах. На перешейках между озерами они поднимаются, как гривы исполинских
