— Я сказал, что надо строго придерживаться правды! — спокойно ответил я.
— Прошу иметь в виду, — продолжала Надя возбужденно, — что здесь присутствуют самые близкие друзья моего отца! Они будут говорить вам правду и без всяких ваших рекомендаций и напутствий. Это разумеется само собой. Все мы в равной мере заинтересованы в том, чтобы правда всплыла наружу!
— Товарищ Кодова, — сказал я, — в чем заинтересованы все и каждый из вас в отдельности, лично мне не известно. — И я сразу же, молниеносно, сделал следующее «сальто»: — В котором часу в этот вечер вы видели своего отца в последний раз?
— Я?
Наверное, она хотела возмутиться — почему, мол, я начал допрос с нее, с дочери? — но, помолчав, благоразумно решила не обращать внимания на это обстоятельство.
— Когда пробило одиннадцать, папа был в прихожей, разговаривал с кем-то по телефону. Вот этот зуммер, — указала она, — который отец установил, чтобы слышать телефон, позвонил за две-три минуты до одиннадцати.
— Две или три минуты — не одно и то же! — сказал я.
— Две минуты! — вмешался доктор Беровский. — Телефон зазвонил ровно за две минуты перед боем часов.
— Ты-то как услышал бой часов? — удивленно повернулась к нему Надя. — Ты же в то время был на кухне. Оттуда невозможно услышать бой!
Беседа становилась любопытной уже с самого начала! Мне хотелось воскликнуть: «Ну же, милые, ругайтесь, хватайте друг друга за волосы, это принесет следствию только пользу!» Я потер бы руки от удовольствия, но сдержался, и, когда Надя бросилась на доктора в наступление, я даже глазом не моргнул.
— Я имею в виду не бой часов! — снисходительно улыбнулся Беровский. — Чтобы я мог услышать его из кухни, он должен быть таким же громким, как колокола собора Александра Невского. Но когда звонит телефон в прихожей, в кухне его слышно. Я взглянул на часы в тот момент, когда зазвонил телефон.
— А почему вы посмотрели на часы именно в тот момент? — вмешался я.
— У меня привычка часто смотреть на свои часы! — невозмутимо ответил доктор Беровский.
Я прикинулся наивным:
— Эта привычка, вероятно, связана с вашей профессией?
Доктор только пожал плечами.
— Еще бы! — ответил вместо него окровавленный Кодов. — Доктор следит по часам, через сколько минут забеременевшая бацилла освобождается от бремени! — И улыбнулся иронически.
— Если тебе весело, выйди-ка отсюда! — шикнула на него Надя.
— Зачем? — спросил Кодов, закуривая. — Когда мне особенно тяжело, меня так и тянет на шутки... Кто же их оценит там, за дверью?
— Остряк! — презрительно бросила Надя.
— Уж какой есть, — парировал ее муж.
— Супруги из-за меня поссорятся! — обратился ко мне доктор Беровский. Лицо его было насмешливо, но взгляд — тревожный, озабоченный — так и впился в меня. — При чем тут эти часы?
— Просто так, пришло в голову — и все, — сказал я (поскольку знал от Данчева, кто из гостей находился в гостиной, когда был убит профессор) и сделал новое «сальто»: — В момент убийства здесь сидели все, за исключением доктора Беровского. Вы были на кухне, не так ли?
— Да, но я хочу уточнить! — сказал доктор Беровский. — Я был действительно на кухне, а Кодова в о о б щ е не было в квартире — в это время он был в подвале.
— В подвале? — удивился я.
— Вот именно! — Кодов попытался улыбнуться, но, натолкнувшись взглядом на потемневшее от гнева лицо жены, нахмурился. — Имеющие самое низкое образование спускаются в самый низ, в подвал. Таков закон в этом профессорском доме. У моей жены — высшее, у ее брата — два высших. Беровский и Буков закончили докторантуру, Любенов — кандидат наук. А у меня всего лишь незаконченное высшее, вот я и спускаюсь в подвал. Мой тесть, вечная ему память, сказал: «Краси, возьми-ка кувшин и нож, налей вина и отрежь окорока!» И я спустился в подвал, ибо дамаджана с вином и копченый окорок внизу, в подвале, а чтобы спуститься туда, надо ведь с п у с к а т ь с я, а не п о д н и м а т ь с я. Никто не видел, чтобы человек с п у с к а л с я в подвал, п о д н и м а я с ь при этом, не так ли?
— В котором часу вы спустились? — спросил я Кодова.
— Видите ли, у меня нет привычки ежеминутно смотреть на часы, как это делает уважаемый доктор Беровский. Не знаю, в котором часу я спустился в подвал.
— А в котором часу вышли из квартиры?
— Этого я уж совершенно не знаю. Внизу, в подвале, я потерял представление о времени.
— Почему же?
— А потому. Глотнул там вина из дамаджаны, и на мое сознание начала действовать теория относительности Эйнштейна.
Я посмотрел на Беровского.
— Доктор Беровский, — спросил я, — вы были здесь, когда профессор Астарджиев попросил своего зятя Кодова спуститься в подвал?
— Да.
— Сколько было на ваших часах?
— Без десяти одиннадцать.
— Уверены?
— Плюс-минус полминуты.
— В котором часу товарищ Кодов вернулся из подвала?
— Не могу сказать абсолютно точно, товарищ следователь. В тот момент, когда я возвратился из кухни и вошел сюда, он уже стоял на пороге.
— И когда он уже стоял на пороге — сколько показывали ваши часы?
— Около трех минут двенадцатого.
— Товарищ Кодов, вы вернулись сюда в три минуты двенадцатого. Ветчина и вино были у вас в руках или же вы оставили их на кухне?
— Ничего он не оставлял на кухне! — сказал Беровский и подчеркнул: — Ни-че-го!
— Ах, да! — сказал я, словно только что вспомнив. — Вы, доктор, были в то время на кухне. Извините.
— Пожалуйста.
— Товарищ Кодов, где вы оставили ветчину и вино? Или вы держали их в руках?
— В правой руке, товарищ следователь, я нес нож и кувшин с вином, а в левой — миску с несколькими кусками ветчины.
— А потом? — Я старался помочь ему вспомнить. — Где вы оставили нож, кувшин с вином, миску с ветчиной?
— Нигде я их не оставил. Я их выронил. И вы бы выронили, если б увидели такую картину...
— Что же вы увидели?
— Мой тесть лежал на полу, на правом боку, между телефонным столиком и дверью, ведущей в коридор. На линолеуме темнела лужа крови. Увидев такое, я просто, как говорится, ошалел! И кто не ошалел бы на моем месте, спрошу я вас?
— Да, разумеется, — сказал я. — А что же было с ножом, ветчиной и вином?
— Выронил я их. Я сперва подумал, что у профессора кровоизлияние в мозг или нечто подобное. Он в последнее время себя плохо чувствовал. Это может подтвердить уважаемая моя супруга, его доченька. Верно, Надя? Он чувствовал себя плохо.
— Ну и дальше? — прервал я зловещее молчание, которое вдруг воцарилось в гостиной. — Вы выронили нож, ветчину и вино?
— Мать их!.. Простите! Прости, Надя! — Красимир Кодов бросил на меня тяжелый, полный ненависти взгляд. — Если будете продолжать, — сказал он и потряс головой, — об этом ноже, о кувшине с вином, об этой ветчине — я и вам скажу то же самое. Черт возьми, не придет же вам в голову спросить о другом!
