– Рон Педро, – ответил он. – Огр, который держит в городе Темных Эльфов аспониканский бар. Он помогает нелегальным эмигрантам и укрывает у себя всю нечисть, которой здесь, в Аспонике, мы прижигаем хвост.
– Вот как?
– Я помню его отца, Мигеля Педро, – продолжал комендант. – Я помню, как его били плетьми, привязав к высокому столбу. Тогда я только поступил на службу к шерифу.
Федеральный шериф, настоящий, а не тот, при котором начинал свою деятельность комендант тюрьмы, окликнул меня:
– Эй, я не собираюсь вас ждать!
– Нам надо было сжечь старшего Педро прямо тогда, – сказал комендант. – Привязанного к столбу. Не стоило ждать, пока наступит рассвет. Он сбежал, воспользовавшись темнотой.
Я повернулся и пошел за шерифом.
– С тех пор, – произнес комендант, – я не допускаю этой ошибки.
– Что, один из вас в самом деле не человек? – спросил шериф.
Двое охранников сопровождали нас, и я слышал за спиной стук их сапог. Они больше не держали на изготовку свои штурмовые винтовки, световой блик, опережая нас, спешил по матовой поверхности потолка.
– Я, – ответила девушка.
Прошла пара мгновений, прежде чем шериф произнес:
– И вы в самом деле питаетесь душами людей?
Франсуаз усмехнулась.
– Это не больно, шериф.
– Ничего больше не хочу знать, – сказал он, и мне показалось, что он смущен.
Раздвигающиеся двери были широкие, как у грузовых лифтов. Когда они растворились полностью, я увидел еще двоих охранников.
– А мне казалось, что на континенте больше нет работы для мальчиков-лифтеров, – пробормотал я.
На утопленной в серый металл панели было больше кнопок, чем положено обыкновенному лифту. Один из охранников приложил палец к маленькому зеленому окошку, и двери начали сходиться за нашими спинами.
На каждой из дверей был изображен герб Аспоники. Довольно грубо, и цвета не совсем те, но это был он.
– Фальшивая монета, – сказал я. Девушка усмехнулась.
– Что? – спросил шериф. Он снова был настороже.
– Двери лифта, – пояснила Франсуаз. – Герб нарисован на обеих сторонах – наружной и внутренней. Как на фальшивой монете.
Я не мог бы сказать, какой цели служила каждая из кнопок, светлевших на панели лифта. Каменная тюрьма уходила на восемь этажей в глубь скалы. Бронированные двери не открывались автоматически, когда кабинка достигала нужного этажа; для того чтобы задействовать их, охранникам приходилось нажимать особую кнопку.
Когда лифт замер, палец к окошку приложил второй из них. Солдатам пришлось поменяться местами, когда мы заходили в кабинку.
– Вы можете присутствовать при допросе, – сказал шериф. – Но не вмешивайтесь.
Коридор, открывшийся перед нами, был длинен и мрачен, как жизнь, лишенная цели.
Света в камере не было; я знал, что виной тому давняя традиция, запрещавшая зажигать свет там, где допрашивали вампиров. В те времена люди верили, что обычный свет способен убить эти существа, поэтому дознаватели оставляли факелы и масляные лампы в соседнем помещении или в коридоре, и только отраженный от стен свет мог проникать под сырые своды.
С тех пор люди стали умнее. Жажда жизни, стремление к самосохранению медленно, но неуклонно заставляли их отбрасывать пустые суеверия и доверяться знанию и здравому смыслу. Однако я не раз мог наблюдать, что в камерах, в которых держат вампиров, по-прежнему не зажигают света.
Глубоко укоренившееся суеверие бывает порой много сильнее даже инстинкта самосохранения.
Человек, прикованный к мокрой стене, уже давно утратил все человеческое. Одного беглого взгляда на него хватило, чтобы понять – этот несчастный остается в живых только благодаря тому, что ему снова и снова вкалывают стимуляторы; лекарства заставляли тревожный огонек жизни по-прежнему трепетать в теле, которое жаждало умереть.
Стальные обручи обхватывали запястья вампира и его щиколотки. Звенья коротких цепей уходили в стену; несчастный был принужден проводить стоя дни и ночи, не зная ни отдыха, ни надежды.
Его кожа потемнела, обуглилась и отшелушивалась струпьями. Весь пол под ним был усеян ими, и еще нечистотами; в камере никто не наводил порядка.
Длинные волосы человека, когда-то иссиня-черные, теперь полностью поседели; спутанными клочьями они падали на его лицо.
Рот заключенного был открыт, и я сначала не понял, почему, но потом увидел, что между его челюстей вставлен кляп, подобный тому, какой санитары вкладывают в рот сумасшедшего, прежде чем пропустить
