– Она волнуется больше, чем хочет показать, – пробормотал он. – Бедная Мириэль. И я же ничего ей такого не сказал.
Покачав головой в унисон своим мыслям, командир ополченцев вновь углубился в пергамент.
12
– Все же ты это сделала, – произнес я.
Франсуаз непонимающе посмотрела на меня. Потом ее взгляд переместился на ветку кедра, которую она держала в руке. Зеленые листья уже начали увядать.
– Она сама это выбрала. Демонесса повертела в пальцах ветвь.
– И зачем они носят это в руках? Будто им нечем их занять.
– Это все равно, что отобрать игрушку у ребенка, – сказал я.
– Я верну, – ответила Франсуаз. Девушку не заботило, что испытывает друида теперь и какие чувства сохранятся в ее душе на всю жизнь.
– Посты проверены, – произнес я.
– И как?
– Приемлемо. Девушка хмыкнула.
– То есть положение поганое.
Я не ответил.
Люди в зеленых одеяниях рассыпались по широкой степи, словно потерянные обломки чего-то, чему уже не суждено соединиться вновь.
Они поднимали руки и опускались на колени, притрагиваясь к земле кончиками кедровых ветвей. Древесные сучья, толстые, кривые, вытягивались из земли.
Они вырастали на широких основаниях, точно сотни деревьев внезапно перевернулись, утопив под землей ветви и ствол и вытащив наружу корни. Окончания у них были, как один, острые, и все смотрели на север – туда, где за многие мили скакала к Гиберии конница орков.
Вначале я не понял, что неправильно в этой картине. Потом подумал, что это впечатление возникло у меня из-за древесных сучьев.
Они были мертвые.
Ни коры, ни листьев, ни зеленых побегов не было на них. Демонесса и не нуждалась в том, чтобы друиды разбили в степи цветущий сад. Ее вполне устраивали уродливые щупальца, которые не просто не могли радовать взор – они этого не хотели.
Но потом я понял, что дело совершенно в другом.
Друиды не пели.
– Думала, мне придется уговаривать их, – произнесла девушка. – Но они пошли сами.
Я продолжал молчать, и Франсуаз продолжала. Не потому, что ей хотелось говорить. Ей не нравилась тишина.
– Не потому, что они верят в это, – она махнула рукой в сторону вырастающей из земли линии укреплений. – Все из-за того, что у меня в руках веточка. Странные они люди.
– Думаешь, они смогут потом быть друидами? – спросил я. – После того, что сделали?
– А что они сделали? Девушка насупилась:
– Они защищают свою страну и свой народ. Это же не захватническая война и не такая, когда можно решить все переговорами. Зачем еще друиды, если от них нет пользы?
Она мрачно посмотрела вокруг себя.
Корни вытягивались из земли, все крупнее и все уродливее. Я чувствовал, что друиды испытывают какое-то извращенное удовлетворение от того, что создают нечто отвратительное.
Внешний вид заслонов, отталкивающий и пугающий, стал выражением их задавленного протеста. Они не хотели делать то, что им приходилось, и не могли выразить свои чувства по-иному.
– Тебе что-то не нравится, Майкл? – спросила Франсуаз.
– Нет, – ответил я. – Если бы я полагал, что существует другой путь, я бы об этом сказал.
Мои слова, мое спокойствие выводили девушку из равновесия.
– Тогда что? – спросила она.
– Когда я смотрю на этих людей, – сказал я, – то вспоминаю себя.
– И?
Я улыбнулся:
– Когда-то у меня были мечты, Френки. Когда-то у меня были иллюзии. А потом настал день, когда мне пришлось выбирать – или погибнуть самому, или остаться без них.
– И что?
Девушка смотрела на меня с нетерпением.
