— Вздор. Какой-то негодяй хотел опорочить меня и выдумал эту дикую историю.
— Может быть. Но как докажешь ты, что это неправда?
— Да есть тысячи доказательств! Говорю вам, это ложь. Я не подлец. Мне даже в голову не могла прийти подобная мысль… о связи с дядиной женой. Она была для меня как мать, право же, как родная мать.
— Я говорю сейчас не об этом. Я верю твоему слову. Верю, что этого не было. Но где доказательства, что сплетни не распространились дальше?
— Я ничего подобного не слышал.
— Это не доказательство. Ты говоришь, что не слышал. А как ты докажешь истинность своих слов?
— Клянусь…
— Прекрасно. Но ты же сам сказал, что дядя не любил говорить на эту тему. Ведь так?
— Так.
— Да и немыслимо, чтобы он беседовал об этом с тобой. А с братьями твоей матери и с их детьми ты не общаешься и вообще с ними не знаком. Правильно?
— Да.
— Стало быть, от них ты тоже ничего не мог слышать.
— Значит, они и впрямь собирались меня убить?
— Не знаю. Этого я не выяснил. Но ты, конечно, думаешь, что я сочинил всю эту историю только для того, чтобы отвергнуть твое сватовство? Я мог бы это сделать куда проще.
— Так в чем же дело?
— Дело в том, что это истинная правда. Я имею в виду не твою связь с дядиной женою, это меня не касается. Но угроза и развод действительно были. Если нет, докажи противное.
— Безусловно, докажу. Если бы… если бы это действительно было, слухи разошлись бы повсеместно, и я знал бы о них. Будь это так, мои родичи воспользовались бы поводом очернить меня и моего отца.
— И тем самым навлекли бы позор на самих себя? Ну нет. Они хотели, чтобы все было шито- крыто.
— Но каким же образом вы узнали об этом? От Абд ас-Саттар-бея?
Он усмехнулся.
— Неужели ты думаешь, что человек с его положением станет интересоваться подобными вещами. Ни в коем случае.
— Как же тогда вы узнали?
— Это уж мое дело. Но я уверен, что все останется между нами.
— А почему это должно оставаться между нами? Пускай все знают!
— Я никому не хочу зла. И сделай милость, говори потише.
— Почему я должен говорить потише? Вы же хотите, чтобы Лейла услышала эту грязную историю? Разве не такова ваша цель? Ну что ж, я помогу вам. Я сам ей все расскажу. Ха-ха! Дядина жена! А почему не мамина сестра? Или… или не моя бабушка, например? Ха-ха-ха!
Безуспешно пытаясь меня успокоить, он вскочил и стал трясти меня за плечи, уговаривая:
— Будь же мужчиной. Знай я, что ты так себя поведешь, не было бы между нами этого разговора. Что за ребячество? Ты же гость в моем доме!
— Хотите, чтоб я ушел?
— Нет, но будь мужчиной и выслушай меня до конца. Принести тебе воды?
— Нет, спасибо.
— Я сожалею, что наговорил тебе столько неприятных вещей. Но, поверь, я не знал, что ты не слышал об этом.
— И я был счастлив, пока не слышал.
Он снова сел напротив меня, сцепил пальцы и принялся молча меня разглядывать. Я сказал:
— Прошу прощения за свои слова.
Махнув рукой, он отозвался:
— Я уважаю твои чувства.
Вставая с места, я проговорил:
— Спасибо. А теперь позвольте мне уйти.
Он снова вскочил, положил руки мне на плечи, усадил меня и сказал:
— Нет, разговор наш еще не кончен.
— Если я вас правильно понял, вы считаете меня человеком с дурной репутацией и не хотите, чтобы я стал мужем вашей дочери. А я не могу опровергнуть ваши грязные сплетни потому, что у меня нет доказательств.
— Я не говорил, что у тебя дурная репутация. Скажем так: ты жертва слухов.
— Разве это не одно и то же?
— Далее, я не говорил, будто не хочу, чтобы ты стал мужем моей дочери.
— Тогда к чему же все это?
— Я хочу, чтобы ты меня понял. Для меня интересы Лейлы превыше всего.
— Почему вы не говорите со мной прямо?
— Хочешь откровенности? Изволь. Ты знаешь, что для банковского служащего в той должности, какую ты занимаешь, репутация — самое главное.
— Как, опять намеки?
— Нет, но все же…
— Это просто невыносимо. Я больше не потерплю намеков. Говорите начистоту. Мне уже все равно.
— Сделай милость…
— При чем тут моя работа? На работе у меня репутация без единого пятнышка. А если вы про обвинение в растрате, так меня оправдали. Прокурор по гражданским делам признал мою невиновность и прекратил дело. Мне просто вынесли предупреждение.
— Клянусь, речь шла совсем о другом, а про это я даже не знал.
— Нет уж, хватит. Такие штучки со мной не пройдут. Если вы на что-то намекаете, то знайте: это была злонамеренная интрига. Они воспользовались моей доверчивостью и подсунули мне бумаги, в которых я не разобрался. Прокурор все выяснил. Если б я совершил растрату, то сидел бы уже в тюрьме. Слышите? Это яснее ясного. Но прокурор сделал мне предупреждение, что моя доверчивость граничит с безответственным отношением к служебному долгу. Слышите?
— Да, да. Слышу.
— Я не вор.
— Но я же не обвинял тебя в этом. Ты что, плачешь?
— И не думал. Это пот… пот, можете сами убедиться.
— Почему ты возражаешь против того, чтобы я открыл жалюзи?
Он встал с места. Я видел его, словно в тумане. А на картине различал только красные и желтые пятна. Я пробормотал:
— Я не возражал, я сказал только, что мне безразлично, откроете вы их или нет. Я хочу лишь знать, что вам угодно?
Он вынул из брючного кармана платок и подал его мне. Рука его дрожала. Я сказал:
— Спасибо. У меня свой есть.
Я начал старательно вытирать пот с лица, а когда кончил, обнаружил, что остался один. Его не было в комнате. Но картина с гондольерами висела на месте. Потом он появился снова, неся мне стакан воды. Я выпил глоток. Когда он вновь уселся напротив меня, я увидел мелкие капельки пота на его белом морщинистом лбу. Лицо его было бледным. Некоторое время мы молчали. Потом я сказал, сам удивляясь своему тонкому, писклявому голосу:
— Это, наверное, венецианская гондола.
— Как? Как ты сказал?
Я повторил, указывая на картину:
