Старик гнался за ним, когда он переходил улицу Талаат Харб у кинотеатра «Радио», и во весь голос орал: «Господин Адиль!» Послышался резкий скрип тормозов автомашины, а потом голос шофера, осыпающего проклятиями людей, которые лезут под колеса. Старик нагнал своего знакомца прежде, чем тот достиг тротуара, и ухватился за его рукав худыми, цепкими пальцами. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, потом Адиль высвободил свой рукав из пальцев старика и спросил, что ему нужно.
— Это я, господин Адиль, я. Разве ты не узнаешь меня? Ведь ты покупал у меня каждое утро газету «Аль-Ахрам» и каждую неделю — журнал «Аль-Кавакиб». Я торговал на углу вашей улицы. Халиль мое имя, дядя Халиль.
— Да-а? — протянул Адиль. — А ты разве не помнишь? Мы с тобой уже встречались на этом самом месте. Примерно неделю назад. И я дал тебе совет. Не помнишь? Видно, совет не пошел впрок.
Адиль неторопливо зашагал дальше, а старик поплелся за ним на расстоянии шага, то и дело хватая его за рукав и без умолку говоря: «Господин бей, господин бей, я помню, я все помню, но ты же не знаешь, я, слава Аллаху, теперь совсем переменился. Прошу, послушай, я переменился, клянусь Аллахом, я забыл, что такое опиум, не знаю ни цвета его, ни запаха, чтоб он сгорел совсем!»
Адиль снова остановился и обернулся к старику. Тощий, маленький человечек смотрел на него мутными, затянутыми бельмами глазами, из которых безостановочно катились мелкие слезы. Старик не замечал их и все время облизывал языком губы.
— Прошлый раз ты мне все это уже рассказывал, говорил, что покончил с опиумом и хочешь работать. Так что ж ты не работаешь?
Старик низко склонил голову с редкими седыми волосенками — она казалась странно маленькой над широкими плечами слишком просторного ему серого засаленного пиджака, — но тут же вновь вскинул глаза на Адиля и спросил:
— Как поживает хаджи, ваш батюшка? Как его здоровье?
— Прекрасно, — усмехнулся Адиль и опять двинулся вперед.
— Благородный человек, — бормотал старик, шагая следом за ним. Потом он надолго замолчал и, лишь пройдя некоторое расстояние, жалобным голосом заговорил:
— Ты хочешь знать правду, господин бей? Ведь я лечусь. Опиум, будь он проклят, отравил мне грудь. Ты этого не знал, бей. Помнишь, каким был дядя Халиль когда-то? Ей-богу, кроме работы и дома, ни о чем не думал. Чашку кофе не позволял себе выпить, каждый пиастр нес домой. Во всем люди виноваты, они надо мной посмеялись, сказали, что опиум вылечивает от ревматизма. Вот я к нему и привязался, а от этого пошли все несчастья. Да еще от забот — дом, дети, пятеро детей, бей, да их мать, а в кармане пусто. Тяжко приходилось дяде Халилю. Ведь ты знаешь, бей, когда человеку тяжко… Но, слава Аллаху, все это позади. Было и прошло. Аллах уберег меня, и я снова буду работать — вот только грудь вылечу. Прошу тебя, бей, помоги. Я верну, когда… когда…
Он вдруг остановился и закашлялся. Закрывая рукой рот, он пытался унять кашель и не мог. Адиль слегка замедлил шаг, обернувшись, взглянул на старика, сотрясаемого кашлем, и пошел дальше. Толпа прохожих скрыла дядю Халиля. Но он не успел далеко отойти, старик нагнал его и хриплым, прерывающимся голосом сказал:
— Нет, не могу работать, пока не вылечусь. Помоги хоть немного, совсем немного. Я верну.
Не оборачиваясь, Адиль спокойно возразил:
— Все ты врешь, дядя Халиль. Не хочешь ты лечить свою грудь и вообще ничего не хочешь, кроме как купить себе зелья. Сколько раз я тебе советовал перестать! Прошлый раз, помнишь, я дал тебе десять пиастров? Что ты с ними сделал? На кейф потратил, ведь так?
— Десять пиастров! — запротестовал Халиль. — Что на них купишь? Я тебе сказал, бей, с кейфом все кончено, клянусь. Если хочешь, бей, пойдем со мной…
Молодой человек остановился и решительным, показывающим, что терпение его истощилось, тоном заявил:
— Послушай, последний раз тебе говорю: ты должен лечиться. Ложись в больницу. Если нужно содействие, у меня есть друг доктор, он может…
Старик, вновь ухватив Адиля за рукав, торопливо проговорил:
— Пойдем, пойдем сейчас же. Аллах тебя вознаградит. Пойдем к твоему другу доктору…
Адиль растерянно уставился на трясущегося старика, продолжавшего держать его за рукав. Он не знал, что ему сказать, но дядя Халиль опередил его и заговорил сам:
— Только сначала я должен зайти домой, взглянуть на детей, бей. Надо о них позаботиться, о бедных. Что они будут есть, если я лягу в больницу? Вот вопрос. Значит, прошу прощения, матери их останется только себя продавать? Тебе бы это понравилось, бей? А? Я… я не сказал тебе, ведь я уже был в больнице, уже лечился. Я уже здоров, слава Аллаху. Просто немного грудь болит и кашляю. Пойдем к доктору, пусть он посмотрит мне грудь, пусть просветит. Помоги мне, бей. Дай только на врача.
Они стояли возле кинотеатра «Майами», на очень людном месте, и прохожие постоянно толкали их. Адиль вдруг обнаружил, что стоит лицом к афише и не отрывает глаз от изображенной на ней прекрасной героини, которая лежит на кровати, с распущенными волосами, в платье, открывающем ее ноги; одна нога закинута на другую. Он не слышал почти ничего из того, что говорил ему дядя Халиль. Очнувшись, он выдернул у него свою руку и сказал:
— Словом, все! И не пытайся больше.
Он зашагал дальше, а старик, хихикая и качая головой, как человек, открывший наконец секрет, крикнул ему вдогонку:
— Я понял, бей! Ты сердит на меня. Ты сердит на дядю Халиля. Но я ведь сказал, что нашел работу. Я открою газетный киоск, я снова стану каким был раньше, даже лучше, клянусь Аллахом! — и добавил тихо: — Все дело в том, что сейчас в доме корки хлеба нет. Помоги, если можешь. Хоть детей накормить.
— Это ты-то заботишься о детях?! — вышел из себя Адиль. — Да тебе, кроме этой дряни — опиума, ничего не нужно.
— Хоть я и наркоман, бей, но тоже человек и люблю своих детей.
— Нет, неправда, — возразил Адиль. — Человек, который бросает работу и дом ради… Сколько раз я тебе говорил, бери пример с меня. Я инженер, работаю день и ночь, и на государственной службе, и в компании. Сил не жалею ради лишнего пиастра. Почему? Ведь я даже машины себе не купил, чтобы не мучиться на этом проклятом городском транспорте! Все потому, что хочу скопить побольше, обеспечить будущее сына. Он еще маленький, ходит в детский сад, да, но человек должен думать о будущем, дядя Халиль. Кто знает, что случится завтра. Сначала человек должен обеспечить будущее, а потом уже думать об удовольствиях. Почему ты не внемлешь доводам разума, дядя Халиль? Посмотри на людей вокруг. Посмотри на меня.
Старик слушал слова юноши, согласно кивая головой, но бегающий взгляд его свидетельствовал о том, что он не следит за их смыслом. Когда инженер наконец замолчал, Халиль сказал:
— Все правильно, эфенди, все так. Я ведь уже говорил тебе, что господь наш исцелил меня (при этих словах он коротко засмеялся). Ты был вот такой маленький, когда приходил ко мне купить газету для папы. «Дядя Халиль, дай „Аль-Ахрам”!» Помнишь?
Он снова, уже который раз, схватил инженера за руку.
— Пожалей меня, бей. Целую твои руки.
Инженер отдернул руку, резко сказал:
— Ну, хватит, я сыт по горло твоими разговорами!
Он пошел быстрым шагом. Старик почти бежал за ним, повторяя:
— Ну хоть что-нибудь, бей, самую малость.
— Возвращайся к своим детям да образумься!
— Я образумлюсь, бей, обязательно. Я сделаю все, что ты говоришь, ей-богу. Ты хочешь, чтобы я отдал детей в детский сад, да? Сделаю, честное слово, сделаю. Но мне нужно помочь…
Протянув руку, старик ухватился за инженера и чуть ли не силой остановил его. Слезы непрерывно текли из его глаз, а лицо подергивалось в судороге. Приблизив к молодому человеку свое лицо, старик прошептал:
