– Папа! Открой дверь! – закричали дочери из соседней комнаты.
– А сами что?
– А мы уроки делаем! Мы не можем!
Чернышов покачал головой – вот ведь лентяйки выросли! В этот момент снаружи донеслись глухие удары. Кто-то ломился в их квартиру и стучал ногами. Артем разозлился – он знал этого надоедливого гостя. Поцеловав жену, Чернышов осторожно встал и быстро добрался до прихожей. Распахнул дверь и рявкнул:
– Что еще у тебя?
К нему испуганно обернулся Михеич, высокий и худой дед, жилец из соседнего подъезда. Увидев Чернышова, Михеич явно обрадовался, шмыгнул носом и вытер ладони об выцветшую пятнистую рубашку.
– Дык это… Ильич…
– Какой я для тебя Ильич?!
– Прости, Артем, – забормотал дед, пугливо оглядываясь и пытаясь забраться в квартиру, – тут эт-та…
Чернышов оттолкнул деда. Тот, даже не заметив этого, прижался спиной к стене и теперь дрожал, наблюдая за лестницей. Одновременно он ухитрялся шептать в сторону Артема:
– Меня эт-та, убить приходили. Да-сь… Пришли и стоят под дверью. И дышуть… и дышуть… Страшно так дышуть… Убить хотели. Но я хитрый, не стал открывать… А они дышуть…
– Михеич, никто к тебе не приходил.
– Как же? А эт-та кто же дышал-то? Стоят за дверью и дышуть…
– И как же ты сюда попал?
– Дык это… Артем Ильич… Устали они, вот и ушли. Да-сь… А я тут же сюда. Помоги! Ты же в милиции работаешь!
– Дед, я к тебе сколько раз ходил? И ни разу никого там не было.
– Так эт-та… Они того-сь… Хитрые, значить. Как ты приходишь – тут же прячутся. И не дышуть… Совсем не дышуть…
– Хитрые, вот оно что… А в дверь на кой ногами стучал? Что, звонка тебе мало?
– Так эт-та… А вдруг вы спите? Надо того-сь, разбудить! Никак нельзя звонком. Ногами… А то они того- сь, придут и… И как начнуть дышать!
Дед дрожал, мало-помалу пододвигаясь ближе к Артему.
– Михеич, я тебе вот чего хочу сказать… – начал Чернышов понизив голос. – По секрету, Михеич.
– Слухаю, слухаю!
– Вот ты ко мне пришел, Михеич, а не знаешь главного. У меня они в квартире сидят, эти… которые дышуть…
– Как, как это?! Они того-сь… здесь?!
– Ага. Ждут здесь тебя. Пришли и сказали, чтобы я тебе не говорил. Но я решил сказать.
– Ой… убьют. Убьют ведь!
– Да, Михеич, – зашептал Чернышов жарко, – не ходи сюда. Убьют и не поморщатся. И будут того-сь… дышать над твоей могилкой.
Дед задрожал. Ему уже хотелось бежать отсюда со всех ног, но было страшно – вдруг кто ждет на лестнице?! Да и привык он сюда ходить со своим страхом. Этак пожалишься целому милицейскому майору – и вроде легче становится, а те, «кто дышить», пару дней обходят его стороной.
– Убьют ведь меня, Артем! Как есть убьют!
Мутная слеза скатилась по морщинистой щеке и канула в клочковатой седой бороденке.
Чернышов мрачно молчал, состроив каменное лицо. За последний месяц дед достал его до самых печенок. Его фантазии обошлись Артему двумя домашними ссорами и напуганными детьми. Правда, сейчас семья уже попривыкла, но все равно – хорошего мало. И откуда только настырный дед узнал, что он, Артем, работает в Анафеме?!
– Эх, пропадай душа! – Дед решил вернуться домой. Милиционер нынче оказался зол, наверное со сна. – Убьют меня и квартиру себе заберут. Не зря так дышуть… Эт-та…
Артем все еще молчал. Роль надо было выдержать до конца, иначе дед не уйдет, так и будет звонить и стучать ногами в дверь.
Михеич собрался с силами, выглянул на лестницу и тут же шарахнулся обратно. Он подскочил к Чернышову, вытащил из кармана заплатанных галифе смятый листок и сунул в руку Артему.
– Эт-та… Ты того-сь… если убьют меня, не премини их поймать. Вот они, все у меня здесь записаны… да-сь…
Он пустил еще одну слезу, смахнул ее и выбежал на лестницу. Когда шаги его стали неслышны, Артем вытер вспотевший лоб и развернул бумажку – желтоватый от старости тетрадный лист в косую линейку.
На нем шли подряд с полсотни фамилий – все жильцы второго подъезда. Чернышов покачал головой, смял лист и сунул его в карман. Вздохнув, он вернулся в квартиру. Разговор с дедом его утомил, Артем решил просто полежать рядом с женой, поболтать о ерунде, хотя бы три часа не думать о работе.
Спокойные вечера в последнее время – такая редкость.
Корняков вывел свою старенькую «девятку» со стоянки перед зданием комитета и медленно покатил вниз, к бульварам. Сегодня он не спешил. Ну, в самом деле, пора и отдохнуть, развеяться. Злобу куда-нибудь стравить. А то после допроса этого подонка да разговора с Женей до сих пор душа не на месте.
«Не знаю, чей он там наместник, – зло подумал Корняков, – но таких гадов надо давить! Давить, чтоб неповадно было».
Савва вздохнул, мысленно попросил у Господа прощения за свой гнев. Этих чувств не скроешь на исповеди, отец Сергий будет недоволен. Опять станет говорить о смирении. Хотя какое уж тут смирение… Даже вспоминать не хочется, что Наместник с девчонкой сделал. Вся спина в полосочку, а она на своих спасителей кидается: «Отпустите Единственного!»
Тьфу! Мерзость! Если не получается с бабами по нормальному, сиди в уголке и не отсвечивай. А этот слизняк вон чего выдумал!
«Нет, развеяться мне точно не помешает. Хотя бы отвлекусь», – решил Корняков. Закурил, опустил стекло. Хотелось чего-то такого… чтобы можно было вспомнить если не с гордостью, то хотя бы с глубоким удовлетворением, как говаривал незабвенный Леонид Ильич. Впрочем, Ильич и сам неплохо балдел от рюмки и от быстрой езды. Что и говорить – дело хорошее, но нам сейчас нужно другое. А требуется нам поделиться радостью, излить свою печаль, задушевно побеседовать, а заодно и… того…
«Господи, прости мысли мои грешные!»
…взять женщину. Простым, природой предназначенным способом. Без плеток, наручников и цепей.
Тьфу! Опять!
«Наверняка, это тоже грех, – подумал Савва, – но сейчас я бы с удовольствием прибил подонка. Прости меня, Господи!»
Без женщины сегодня никак. И без хорошего гудежа – тоже никак. Лучше, чтобы все вместе и хорошо бы не один раз. Слава тебе… нет, похоже, тут не Господа благодарить надо, а нечто противоположное, в Москве теперь проблем с этим нет. Конечно, далеко еще Тверской улице до Пляс Пигаль, Сохо или квартала красных фонарей в Гамбурге, но подвижки в лучшую сторону уже имеются. Никто же не требует, чтобы в витринах стояли полуголые девки и трясли силиконовыми протезами. Хотя это было бы забавно. Савва представил, как из окон Главпочтамта на прохожих зазывно глядят слегка одетые проститутки, выставив напоказ резиновые и силиконовые округлости, и усмехнулся. Ладно, сойдет и то, что в полукилометре от Кремля можно снять проститутку любого цвета кожи.
– А по Тверской, а по Тверской, ходят девушки с тоской, – напевал Корняков, поглядывая на тротуар, – как в том пруду, куда тебя отведу…
«Не хочу блондинку, – подумал он, – хочу, такую смуглявую, с острыми грудками, торчащими как у козы в разные стороны, и пухлыми рабочими губками. Сначала мы скажем ей: парле ву франсе, креветка, и
