следы, которые он изучал на фотографии, особенно три вертикальных следа, три глубокие царапины, почти параллельные, одна лишь была потолще. Дед осмотрел затылок девушки, здесь следов было побольше, глубоких следов от ударов о коряги или камни, как было записано в протоколе судебного врача, убежденного и сейчас в том, что он не мог ошибиться. Раны теперь казались меньше и чище, чем на фотографии, обезвоженное тело сжало их, изменило форму. Дед исследовал с максимальным вниманием только одну из них, у шейных позвонков. Судебный врач, вооруженный фотоаппаратом, снял еще раз эти зоны, чтобы подвергнуть их повторному исследованию. Он, можно сказать, не был тщеславным, хотя, конечно, было бы приятно, если бы подтвердились его выводы, но в то же время ему льстила работа с таким человеком, как майор, чей опыт, огромный опыт, мог быть ему полезен.
— Спасибо, — сказал Дед, и, когда вернувшийся Амарией подошел к могиле, Дед прикрыл спину девушки, оставив для обзора, как делает хирург, лишь то место, которое нужно было исследовать более тщательно. Дед вынул из потертого кожаного портфеля специальный аппарат, потом смазал кровоподтеки какой-то жидкостью. Они реагировали на жидкость по-разному: везде кожа вспухла, а в одном месте — нет. Доктор, поняв, что он ошибся в своих выводах, побледнел.
— Я закончил, — сказал Дед и попросил медика сфотографировать еще раз то место, которое его особенно интересовало.
26
Все собрались в кабинете начальника сельской милиции. Туда же привели и Корбея. Он вошел спокойно, скрывая страх под улыбкой, которая была похожа скорее на удивление, что его не оставили на собрании сейчас, когда решалась судьба кооператива.
— Положи правую руку на стол, гражданин Корбей, — сказал Дед повелительно, и Корбей, поняв, зачем его вызвали, рассмеялся. Он вынул руку из кармана пиджака и, прежде чем положить ее туда, куда ему сказали, сам на нее посмотрел, не понимая смысла проверки, которой подвергался. Он вытянул руку на столе, добавив:
— Люди будут плохо говорить про нас, товарищ майор.
Тяжелая рука с изуродованным указательным пальцем лежала на столе, и прокурор и судебный врач сразу поняли, зачем Деду понадобилось вскрытие могилы Анны Драги. Они долго смотрели на большую, обожженную солнцем руку, на целые пальцы с черными от земли ногтями (он был на уборке картофеля) и на искалеченный палец, без подушечки и без ногтя.
— Как все случилось, гражданин Корбей? — спросил Дед спокойно.
— То есть что случилось? — спросил в свою очередь Корбей.
— Тогда, на холме, что произошло? Что ты натворил с Анной Драгой?..
Корбей сделал было жест, после которого обычно следовал его грубый смех, но, когда глянул по очереди на собравшихся, смех застрял у него в горле, а кадык подскочил к подбородку, будто выпущенный из пращи. Губы у него посинели, он сглотнул слюну.
— Не я ее убил, клянусь…
— Я не спросил тебя, убил ты ее или нет, я спросил, что случилось на вершине холма! Может быть, ты хочешь, чтобы я тебе это рассказал?
— Что с тобой, Корбей? Не понимаешь, что тебя обвиняют в преступлении? — начал прокурор и сразу же понял по тому, как поглядел на него Амарией, что его слова прозвучали не вовремя.
Послышалось металлическое позвякивание, и, когда Корбей увидел входящего в дверь старшего сержанта с наручниками, его самоуверенность как ветром сдуло. Старший сержант, поняв, что его появление с наручниками может быть истолковано присутствующими как средство запугивания, положил наручники в шкаф.
— Товарищ майор, напрасно вы пытаетесь поймать меня па том, чего я не делал, я… я… лишнего на себя не приму!
— Я тебя не спрашиваю, чего ты не делал, я спрашиваю, что ты делал, Корбей! — В тоне Деда появились металлические нотки. Дед вынул из досье увеличенную фотографию той части на спине Анны Драги, которая особенно интересовала его, а так как Корбей продолжал стоять, как школьник, с вытянутой на столе рукой, Дед положил фотографию возле его руки, и при виде полос, которые точно совпадали с положением его пальцев, он отдернул руку, будто обжегшись. Он посмотрел на собственные пальцы как на нечто враждебное, предательское.
— Тебе неоткуда знать, Корбей, что тебя видели, когда ты свернул с дороги и направлялся к месту, где находилась Анна Драга. Были свидетели и при сцене, которая произошла между вами. Свидетели есть, это твои односельчане, они готовы в любое время дать показания.
— Она сама не возражала, и ей понравилось, — сказал Корбей, рывком сбрасывая пиджак и рванув рубаху у шеи, чтобы показать плечи, на которых и сейчас были видны следы зубов. — Сначала боролась, а потом обняла меня и стала допытываться, что и как с землей. И я сказал, и после того, как сказал…
— То есть ты изнасиловал ее! — вмешался прокурор, но от взгляда Деда у него пропала охота вмешиваться, тем более что он как прокурор при первом расследовании сделал совершенно иные выводы относительно смерти девушки.
— Товарищ майор, если мы дошли до того, что человек должен оголиться на людях, будь по-вашему, тут не до стыда. Да, я свернул тогда с дороги, когда увидел ее. Она была одета… только одета не была, у нее был клочок материи спереди и сзади, и ничего больше, то есть была почти в чем мать родила, если у нее, конечно, когда-нибудь была мать. У меня перед глазами почернело, тем более что я не первый раз видел ее такой. Я руку суну в огонь, товарищ майор, что теперь вы держите меня здесь как врага, а она видела, как я шел в соседнее село, видела, да… и недели две назад, когда я пошел туда за фуражом, она меня видела, и я ее видел там же, на холме, возвращаясь, такой же голой. Я не подошел к ней первый раз, я закусил губы и прошел мимо, а вечером, когда встретил ее в селе, сказал, что если увижу ее еще раз в таком бесстыдном виде, то мимо не пройду… Я сказал и про жену Крэчуна, которая тоже так ходила, и чем это кончилось. Только старик мог подучить ее, что и как, только он сказал, чтобы она так вот взяла меня на крючок и узнала от меня, чего не могла узнать от других. Старик Крэчун, мой враг… Время было под вечер, товарищ майор, кому в голову придет загорать, когда солнце садится? Почему она тогда лежала, если не для того, чтобы раззадорить во мне всех чертей?! Я свернул с дороги и, пока шел к ней, думал — не накличу ли на себя бед? Увидав меня, она толком и не закричала, как кричит женщина, которой страшно, а лишь запищала и побежала на холм. Но бежала так, словно звала за собой, не так бежит человек, который боится и хочет спастись. Теперь я вам могу это сказать, я все обдумал, а тогда я только чувствовал то, что говорю сейчас. Там я догнал её и, как был дурной, хотел поймать ее, но не смог, ухватил только за резинку на плавках, резинка оборвалась, а она упала. Только когда она упала и посмотрела на меня, я понял, что не надо бы… товарищ майор, но я мужчина и не владел собой. А она, как я вам сказал, совсем другого хотела от меня, я же был такой потерянный тогда, что, как дурак, все ей сказал… Потом встал, плюнул и пошел своей дорогой, чертыхаясь из-за отметин, которые она на мне оставила, зубы ее резали, как ножом… Я не убивал ее, товарищ майор, честное слово, не убивал и не бросал ее в реку, лучше бы бросил, тогда бы знал, за что страдаю, да и не насиловал я ее, если б насиловал, не пришлось бы про землю рассказывать…
— Товарищ сержант, отведи его в соседнюю комнату, — сказал Дед.
Корбея увели. Врач, прокурор и Амарией смотрели, окаменев, на Деда.
— Ясно, он ее убил, товарищ майор, сейчас я в этом не сомневаюсь, — сказал врач, — тем более что и рана на затылке…
Дед не откликнулся. Он встал и сделал знак остальным следовать за ним.
Они торопливо спустились по дороге, которая вела к погребу Крэчуна. По мере того как они приближались к погребу, приспособленному Крэчуном под жилье, все отчетливее слышался женский плач. Амарией распахнул дверь, и майор увидел Юстину, повалившуюся на кровать, где лежал ее отец. Живот Крэчуна был невероятно вздут, и поначалу Дед даже не поверил: вся земляная постройка с садом и глиняными могилами была, по-видимому, съедена человеком, лежащим на постели. Крэчун открыл на миг глаза, смерил туманным взглядом собравшихся возле него и успел сказать:
