прямо каша какая-то… вдобавок убит именно Фром, его знакомый.
— А насколько хорошо они друг друга знали?
— Как тебе сказать… Довольно-таки поверхностно. Я, например, ни разу не видела его жену… Семьями мы не встречались. Фром и Бенгт — знакомые, но не больше… Клубные знакомые, если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Да… клубные знакомые…
— Ну вот, вчера вечером сидим мы, разговариваем, тут он и сказал, что Фром не так давно ему звонил и беседа вышла весьма занятная.
Хольмберг с любопытством вскинул брови:
— Правда?
— Похоже, Фром собирался взять кого-то на работу и спрашивал, нет ли у Бенгта сведений о соискателях.
— Ну и ну! — воскликнул Хольмберг не то удивленно, не то с сомнением. И отрывисто спросил: — Ты точно помнишь?
— Да, точно.
— Когда же это было?
— Кто его знает… Бенгт только сказал, что, дескать, Фром звонил не так давно. Кажется, да: не так давно.
— Забавно. Бенгт вчера упоминал про вакансию. А вечером говорил, что нам не мешало бы получить список соискателей. Но тут зазвонил телефон, и больше мы к этому уже не возвращались. Однако, судя по твоим словам, у Бенгта, видимо, возникла какая-то мысль в связи с этой вакансией. Что же он говорил? Может, вспомнишь поточнее?
— Сейчас… как будто припоминаю… «Фром звонил мне на днях». Вот. Не «не так давно», а «на днях».
— На днях. В принципе это может быть когда угодно.
— Похоже, что так. «Звонил на днях и спрашивал, нет ли у меня сведений о нескольких парнях, которые откликнулись на их объявление…» Это его собственные слова.
— Ага…
— «Вот как», — говорю. А он на это: «Фирма дала объявление о замещении какой-то важной должности, потому что он спрашивал, известны ли полиции политические взгляды соискателей».
— Политические взгляды?
— Да.
— Господи боже, что ты говоришь!
— Это он говорил.
— С ума сойти…
— Я поинтересовалась, сумел ли он помочь Фрому, и он ответил, что дал ему кое-какие сведения об одном из соискателей. Если не ошибаюсь, тот участвовал в каких-то политических выступлениях, был замешан в уличных беспорядках… Еще Бенгт упомянул про какую-то конференцию, на которой разразился грандиозный скандал, и о выступлении молодежного ансамбля в церкви по случаю демонстрации против ЮАР.
— Он назвал имя парня? — с надеждой спросил Хольмберг.
— Нет, не назвал.
— Ну а что-нибудь еще говорил?
— Нет. Об этом, во всяком случае. Говорил, что вы зашли в тупик… точнее, что у вас нет ни одной конкретной зацепки и что, наверное, придется идти на поклон в Центральное управление.
— Ага…
— Потом мы посмотрели телевизор, и он пошел гулять с Сарделькой, и…
Ее голос дрогнул.
Хольмберг растерянно смотрел на нее.
— Прости, — всхлипнула Соня.
В управлении Сольвейг Флорен разговаривала с Улофс-соном.
Хольмберг позвонил ему из больницы и обрисовал ситуацию. А затем попросил Сольвейг зайти к Улофссону в управление.
Севед Улофссон сгорал от любопытства: какая же она, эта другая женщина в жизни Турена.
Прежде всего, он обратил внимание на ее грудь. И прямую осанку. И что она будто освободилась от какой-то тяжести.
— Когда вы в последний раз видели Бенгта?
— С неделю назад.
— А точнее не вспомните?
— Ну… в прошлый… нет… поглядим, какое это число. Сегодня третье, а мы виделись в позапрошлую пятницу. Значит, было двадцать первое. Пятница, двадцать первое апреля.
— Ага. И с тех пор он не давал о себе знать?
— Нет.
— А тогда, в пятницу, двадцать первого апреля, он не упоминал ни о чем, связанном с директором Фромом? Не называл имени Фрома?
— Называл.
Она уже догадалась, в чем тут дело.
— В какой же связи? — спросил Улофссон. — Вы не припомните?
— Он говорил, что директор звонил ему несколько дней назад и просил дать сведения о кое-каких людях.
— Когда же он звонил? Бенгт не сказал?
— Нет.
— Продолжайте.
— Да в общем, это все.
— Значит, он не сказал, о ком шла речь?
— Нет. Бенгт сказал «о кое-каких людях». Фром спрашивал, нет ли у Бенгта сведений о них, об их политических взглядах, причастны ли они к стычкам с полицией, можно ли им доверять. Бенгт еще добавил: мол, вообще-то противно, что полицию используют как источник подобной информации. Но поскольку он знает Фрома, то…
— Больше он ничего не сказал?
— Нет. Мы заговорили о другом.
— О другом?
Она чувствовала, что внутренне Улофссон весь ощетинился. Казалось, ему стыдно допрашивать ее, приятельницу Бенгта. Точно он ступил на запретную территорию. А враждебность — что ж, своего рода защитная реакция. Он держался, натянуто и официально, в глубине души испытывая к ней неприязнь. Может, потому, что она была не в его вкусе.
— Значит, он не сказал, сколько их было и как их имена?
— Нет. Несколько человек — вот и все.
— Студенты? Речь шла о студентах?
— Скорее всего, да, потому что он вскользь обронил, дескать, эти бедолаги студенты сами во всем виноваты. Лучше бы учились как положено и занимались своим делом, а не лезли в разные там заварухи.
— Та-ак…
— И потом добавил: мол, вообще-то их жалко. Никто их не понимает, а что ни говори, они зачастую и впрямь нащупывают больные места, только, наверное, к этим местам пока не следовало бы прикасаться.
— Он так говорил?
