Народ в зале усиленно питался, особо не прислушиваясь. После начальника выступал седенький старичок, пел неприятным тенором что-то национальное.
Невеста была уже в красном платье. Традиция, по словам Ли Мэй. Смена нескольких платьев за церемонию.
Вдруг стоявшие на сцене молодые принялись кланяться, а гости снова начали им хлопать.
– Пора собираться, – сказала Ли Мэй.
– Это – все? – поразился я.
– Да, папа с мамой уехали уже, так что поедем сами. Ты в порядке?
– Подожди, я не понял… Полтора часа – и вся свадьба? Без танцев, конкурсов, тостов гостей? Покушали-похлопали – и по домам?
– Ну, было много вкусной еды… Хотя ты почти не ел ничего.
– Зато напился какой-то настойки на вениках.
– Ты – как мой папа. Он тоже может много выпить. Маме пришлось его увезти на такси.
Я не знал, как отнестись к такому сравнению с папой. Наверное, ничего плохого она в виду не имела. Может, даже сделала комплимент.
– Увези меня тоже – на такси, как мама папу, – попросил я. – И уложи спать.
Она вздрогнула, быстро огляделась по сторонам.
– Тише!.. Могут услышать…
В такси она положила голову мне на колени. Я гладил ее волосы, разглядывая сквозь темные пряди свои пальцы. Мы мчались по эстакаде, над вечерним Шанхаем. Мелькал за окном однообразный пейзаж – фонари, щиты звукоизоляции, крыши домов, черные массивы офисных высоток.
Выпитая байцзю придала смелости. Я впервые за все время наших встреч положил руку на бедро Ли Мэй. Скользнул ладонью по расшитому шелку. Ли Мэй замерла. Словно невзначай зацепив край ее платья, я подушечками пальцев дотронулся до нежной, намного нежнее шелка кожи. Вернул ладонь на место, почувствовав едва уловимое ответное движение.
У ворот кампуса такси остановилось. Я пожалел, что по пути мы не попали ни в одну из пробок.
Шли по освещенной аллее кампуса, открыто, в обнимку. Возле поворота в сторону моего «Вайго сушэ» она чуть замедлила шаг. Я лишь крепче прижал ее к себе и решительно повернул на каменистую дорожку.
Вечер был теплый и тихий. Гигантскими пивными бутылками высились вдоль реки кипарисы. Узкий белый лунный серп висел в небе над их верхушками.
– Как у Ван Гога, – показал я.
– Только нет солнца…
По голосу чувствовалось – она волновалась.
Остановился и долго целовал ее.
– Я все же пойду к себе… Поздно уже… – нерешительно сказала она, оторвавшись от моих губ. – Я не могу. Я… никогда… никогда не…
– Конечно, поздно. Ведь мы уже почти пришли…
Я подхватил ее на руки.
– И назад пути нет.
– Увидят, увидят!
Она замолотила ногами в воздухе, держась за мою шею.
– Поцелуй меня.
Теплые, мягкие губы, маленький и нежный язык…
Раздалось треньканье велосипедного звонка – кому-то именно сейчас понадобилось проехать по этой дорожке…
Уединиться на улице – из области невозможного. Это ведь Китай…
…Она лежала на моей кровати, на боку, согнув ноги в коленях. Свою грудь, еще недавно ходившую ходуном – скорее от боли и непривычных ощущений, чем от наслаждения, она стыдливо прикрывала подушкой. Глаза и щеки все еще были влажными. Волосы разметались, налипли на заплаканную щеку.
Я сидел рядом. Гладил ее по голому плечу.
Расшитое серебром ципао висело на спинке стула. Поверх павлинов с цветами – треугольник ее трусиков.
– Я слышал, что девушки Востока очень нежные, хрупкие… Теперь знаю – это правда.
– Было ужасно больно… – тихо сказала она. – Думала, умру… Стыдно…
– Почему?
– Ты был во мне… А я ничего не чувствовала, кроме боли. Сначала страх, потом боль. И плакала, как дура.
– У меня на губах до сих пор вкус твоих слез.
– Что теперь с этим делать? – она шевельнулась, взглянула на простыню. – Надо было сразу замыть… Теперь поздно.
Шмыгнула носом и виновато посмотрела на меня.
Скулы ее пылали.
Я невольно улыбнулся.
– Только представь: ты становишься женщиной… и первое, что ты делаешь как женщина – бежишь в ванную стирать простынь… Забудь об этом.
– Что мне теперь делать? – рассеянно спросила она.
– Я же говорю – забудь.
– Я о другом… Теперь все догадаются, что я… Что я больше не девушка.
Я изумился.
– Как?! Вас что – проверяют?! И сообщают всем?..
– Нет, конечно. Как это может быть? Но ведь моя фигура теперь поменяется…
– Что ты… Ты ведь не беременная…
– Я знаю. Но бедра и грудь – они же станут другими, я слышала от старшекурсниц.
– А-а-а… – протянул я. – Тогда конечно… Ты послушай еще. Из дома престарелых, например – они тоже тебе много интересного расскажут. И о фигуре, и что с грудью будет, и вообще…
– Правда, будет незаметно? – жалобно и с надеждой спросила она. – Никто не узнает?
– Быть женщиной – это не то, чего надо стыдиться. Кстати, пока твоя фигура совершенно не изменилась…
Склонился к ней, поцеловал в плечо. Уложил на спину. Принялся целовать грудь, живот, шепча между поцелуями все, что знал на английском ласкового. Она лежала напряженно, цепко удерживая меня за плечи, почти отталкивая, но чем дольше я целовал ее, тем глубже она дышала, начиная постанывать. Гладила мой затылок, боязливо напрягала и сжимала бедра, чтобы, наконец, развести их, все так же робко, но податливо…
…Ночь, проведенная вместе.
Радость обладания.
Сумасшествие ласк.
Короткий сон.
Ее теплое бедро рядом…
Безумная надежда – так будет всегда…
????
Замешательство
…Всегда важно помнить – пить на жаре надо с умом. Водка не подвела. Сивушным осьминогом улеглась в желудке. Ласковыми щупальцами прошлась по всему телу. Погладила занывшие было виски и затылок.
Ощутил ясность ума. Живость тела. Воспрянул духом. Захотел поесть.
Ухватившись за край лавки, поднялся.
