Устроились на полу.
Ли Мэй сидела спиной к стене. Я лежал головой на ее бедрах и смотрел на нее снизу вверх. Она кормила меня, смеясь и болтая. Говорила о какой-то своей подруге и ее парне. Суть истории была в том, что парень – по местным меркам красавчик – уезжает на учебу в Австралию, а подруга страшно ревнует и переживает.
– Они спят вместе?
Шутливо хлопнула меня по лбу:
– Конечно, нет. Ты все только об этом и думаешь…
– Ну, тогда это просто детский сад. Они не «парень и девушка», а просто разнополые друзья.
– Они целовались.
– Ха… Я тоже целовался. Еще в детском саду.
– Я почему-то не удивляюсь, – кивнула Ли Мэй, опуская мне в рот новый кусочек мяса. – И, наверное, с лаоши?
– Нет, воспитательницы были некрасивые. Я целовался с поварихой. Она была добрая и толстая женщина. Видела статую Мао на кампусе? Вот, примерно такого же размера. И даже лицом немного похожа. Я хотел жениться на ней… Но мы переехали, и я пошел в другой сад. Пришлось расстаться. Такая вот печальная история, трагедия моей первой любви.
Отсмеявшись, Ли Мэй вдруг спросила:
– Хочешь поехать со мной? На неделю почти. Очень красивые места.
Господи, молил я про себя, только не Хайнань, только не Хайнань…
– Куда? И когда?
– К родственникам моего отца. Его двоюродный брат женится, третий раз уже. Сычуаньские девушки – самые «горячие», так у нас говорят. Кухня острая, а девушки горячие.
Хихикнула.
– Вот папин брат и влюбляется постоянно. Мои родители поехать не могут – у папы работа, а мама с бабушкой будет, та заболела опять. В общем, я должна ехать как представитель семьи. Свадьба будет в Чэнду. А потом поедем в Вэньчуань. Это километров сто от Чэнду, там заповедник, в нем живут панды.
– Я слышал. Гигантские панды.
– Это по сравнению с нами, китайцами. А если рядом будешь ты, то обычные.
– Да уж. Можно меня поселить с ними, продавать билеты.
– Ага. «Гигантский вайгожэнь». Думаю, успех будет. И еще можно будет в горы съездить, там красиво. Лес, водопады. Билеты нам оплатит мой папа.
– Вот еще… Нет, я папу твоего уважаю, но…
– Но, он же думает, что ты студент, а значит, не слишком богатый.
– Боюсь, если он узнает, что я лаоши, он не изменит мнения о моем богатстве…
– Верно. Ты знаешь… Только не обижайся. Он даже спрашивал у меня, почему я не с американцем встречаюсь, или не с немцем.
Я представил очкастого и пузатого Ласа, обнимающего мою девочку поросшими рыжим волосом лапами, и менторским тоном, под холодный блеск фашистской оптики, объясняющего ей преимущества западной демократии.
– Папа не любит русских?
– Нет, что ты! Ты ему понравился очень, и маме тоже. Просто он сказал, что Россия – бедная страна. Сейчас бедная, – дипломатично добавила она.
– И опасная.
– Да, это папа сказал тоже. Только ты не думай…
– Ну, почему же… В чем-то он прав. Однажды прямо при мне взорвался целый дом, соседний. В моей родной Москве.
– Несчастный случай?
– Для тех, кто в доме жил, – да. Для тех, кто его взрывал, – запланированный.
– И все погибли?
– Все. Больше ста человек.
– Не уезжай. Никогда не уезжай. Оставайся тут, живи у нас. Отец поможет, у него много друзей, связи. Мне почему-то кажется, что если ты уедешь обратно – случится беда.
Я поднялся и сел рядом.
– Мне нужно будет уехать… – сказал как можно небрежней.
Увидел ее испуганное лицо и продолжил, придав лицу уверенно-беззаботный, оптимистичный вид:
– Не из Китая. Всего лишь из города. На неделю, или чуть больше. По делам…. Буду скучать по тебе. И сразу, как вернусь, давай куда-нибудь по…
– У тебя появилась другая?
С трудом удержал на лице прежнее выражение.
– Нет.
За пару секунд я все понял насчет «сохранить лицо», а ведь Лас давно уже пытался мне втолковать – связано это почти всегда с ложью, а не с честью.
– Ты обещал. Обещал, если полюбишь другую, – сказать мне об этом.
Вот здесь можно и не врать.
– Я вовсе не люблю ее.
Слезы. Темные глаза, полные слез. Секунда – и потекли по щекам.
– Прости, прости меня…
Я пытался прижать ее голову к себе, вытереть щеки, поцеловать.
– Прости меня…
– Я так и поняла. Не знаю, почему… Не поняла даже, а просто почувствовала.
– Я не люблю ее.
– Кто она?
– Моя бывшая жена.
– Ты уйдешь к ней, – медленно, с испугавшим меня спокойствием – я не мог понять, настоящим или показным – произнесла она.
– Нет.
– Да. Вернешься. Потому что тебе с ней легче. Она – из твоей родной страны. Ты ее давно знаешь. Говоришь с нею на своем языке. Это очень важно, на своем языке можно выразить себя намного полнее. Она старше меня, значит – умнее. Не сомневаюсь, что красавица – ты бы не стал жениться на обычной. На такой, как я…
– Ерунду ты говоришь. Ерунду. Я люблю только тебя. И мне неважно, из какой ты страны. Неважно, на каком языке общаться с тобой. Что за чушь… У любви один язык.
Последняя фраза самому показалась убогой, как букет пластмассовых цветов в забегаловке. Нестерпимо-лживой. Еще прошлой ночью я был с другой женщиной.
– Я пообещал быть ее гидом. Она хочет съездить на Хайнань. Потом уедет в Россию. Мы даже там живем в разных городах. У нас нет ничего общего.
– Когда вы поедете?
– Через неделю примерно.
– Ты успеешь вернуться? Надо будет поехать девятого мая.
– Успею. Вернусь пораньше. А перед нашей поездкой – пойдем в ресторан. Русский ресторан. Будет большой русский праздник.
– Какой?
– День Победы. Заодно посмотришь, бедные ли мы люди.
– Надо будет рано утром ехать. Не успеем.
И снова заплакала.
– Ты мужчина… Тебе наверняка захочется… делать с нею любовь…
– Успокойся. Мы, русские, не любим это выражение. Любовь нельзя делать. Можно любить или не
