Глухой звук увязал в пасмурном дне. Я поклялся, что не отступлю, пока не закончу.
Тюк! Тюк! Тюк!
«И сжечь дом!»
Тюк!
Не так-то просто сжечь оказалось.
Ничего из начатого до конца не довел.
Я такой же никчемный, как это мудацкое дерево.
Не вышло с домом – выйдет с другим.
Ток! Тюк! Ток!
«И. Убить. Человека…»
Тюк-тюк-тюк!
Мучила жажда. Пот на пару с дождем лез в глаза. Руки немели. Ломило спину. Топор отскакивал от ствола липы, слабый и беспомощный.
«Сука, бля!..»
Выбросил его в кусты и сел в мокрую траву Было больно шевелить пальцами – лопнули, растеклись мозоли…
…Над запрудой легкий туман.
Рвется клочками поверху.
Тает, истончается, поднимается над тронутой зыбью водой.
Не вода – травленое серебро.
Подрагивая в белесых разводах, на том берегу вырастает силуэт мертвой церкви с разрушенною колокольней.
Я сижу на краю шатких мостков, прислушиваясь к шороху камышей. Слева от меня «зауэр». Справа – эмалевая кружка с крепким черным чаем.
Чай уже остыл.
Вода неподвижна, по-осеннему темна.
Солнце еще не встало, но по небу уже разбегается светлая синь, теснит влажную темноту за реку, за холмистый глиняный берег.
Хочется курить.
Сигареты я забыл в доме.
Минута ходьбы – подняться по заросшей тропе, миновать могучую липу с израненным стволом, толкнуть кривую калитку, и вот он – низкий, с горбатой крышей и нелепой верандой дом.
Но возвращаться я не хочу.
Мне некуда и незачем возвращаться.
– Дин-доннн… – вдруг проносится над водою мягкий звенящий звук.
Одинокий, он уже исчез, и я не уверен, что вообще был.
Чай почти допит.
Совсем рассвело.
Верхушка колокольни розовеет, и сквозь ребра бывшего купола видна воздушная вата облаков.
Никакого колокола там нет.
Звон мне просто причудился.
Меня немного потряхивает, нормальной здоровой дрожью, от волнения и утреннего холода. Из одежды – тонкий свитер и джинсы. Босые ноги у самой воды. Обуваться не стал – мертвецу обувь без надобности.
Теперь надо встать на самый краешек мостков, спиной к воде. Тут неглубоко – найдут сразу. Уже чистого. И никакого пепла над Шанхаем…
Вздрагиваю от непонятного звука – справа из камышей. Секунду спустя понимаю: это хлопают крылья. Вытянувшись в нитку, по воде навстречу небу несется утка.
Машинально хватаю ружье, ногой упираюсь в шершавое дерево мостков.
– Тум! Дах! – разноголосо выстреливает «зауэр». Не попал.
Надеюсь – не попал.
Близоруко щурясь, вглядываюсь в край озера, в воду, в небо. Утки не видно.
Спасибо тебе, Боже.
Как всегда после выстрела, тянет тухлинкой селитры. Жадно вдыхаю воздух.
Почти так же пахло тогда на Каширке.
Такое же осеннее утро – только дождь моросил.
Тонким лаем заходится чья-то собака. Ей вторит вторая, судя по гулкому уханью – соседский черный и лохматый Валдай.
Наверное, матерятся сейчас и соседи – деревенские меня недолюбливают, обещают спалить дом. Может, у них и получится. Плевать.
К вечеру уже буду в городе.
Дома.
Живой.
И, может, хотя бы сегодня мне приснится Ли Мэй.
Вадим, расскажите о себе то, что вы считаете нужным.
Да если бы я считал что-нибудь нужным. Я парень как парень. Родился, вырос и живу (пока). Москвич, но Москву не очень люблю. Как и полагается москвичу, вздыхаю с умилением при слове «Питер», но едва приезжаю в Питер, шляюсь по каким-то задворкам и ругаю почем зря все эти подворотни, да каналы. Мой друг Антон Чижов, писатель, петербуржец до мозга костей, говорит, что если взглянуть на воду питерских каналов, то немедленно хочется там утопиться. И я с ним согласен. В этом ведь тоже очарование Петербурга, в его шизофрении.
За то, что я не люблю Москву, она выпихивала меня постоянно в разные города и веси. Я одно время жил на Кубе, потом учился в Штатах, работал в Турции, в ее ужасной глухомани на востоке, близ грузинской границы. Но этого мне показалось мало, и вот я шестой год живу и работаю в Китае. Куда ехать, честно говоря, поначалу опасался и совсем не ожидал, что он вдруг станет таким близким мне. Правда, я Китаю близким не стал и не стану, но таковы местные реалии; я пишу об этом в «Шанхае».
Писатель Вадим Чекунов был известен главным образом как автор замечательной книги про армию «Кирза» и активный деятель контркультурного интернет-ресурса «Удаффком». Переход от «Кирзы» к «Шанхаю» – это эволюция или революция? И как тонкая лирика «Шанхая» сочетается с брутальной эстетикой «Удаффкома»?
Вы знаете, не сказал бы, что есть некий «переход». Просто каждому овощу – свое место. «Кирза» писалась о людях, вынужденных жить помимо своей воли в таких вот условиях, что-то предпринимать, чтобы выжить. Там мне было интересно описать давление среды, трансформацию личности. «Шанхай» – в какой-то степени тоже давление среды, тоже попытка выжить, хотя и в совершенно иных условиях. Но если в «Кирзе» мы видим, как формируется человек, то в «Шанхае» – как он пытается сохраниться, и что из этого получается.
Эстетика ресурса «Удаффком»… Тут необходимо пояснить. Сайт в сознании многих ассоциируется с так называемыми «падонками», их движением, идеологией, даже атрибутикой… На самом деле никаких «падонков» нет. Я имею в виду – в реале. Это всего лишь игра, очень занятная, но – игра. Причем костяк команды – зрелые, состоявшиеся люди, весьма образованные, эрудированные, прекрасные семьянины и вообще люди с удивительно тонким чутьем жизни. При этом они за словом в карман не лезут и, споткнувшись о кошку, называют ее так, как нужно, а не «кошкой». То есть им можно верить, они не лицемерят. Этим «Удаффком» крайне выгодно отличается от многих других «текстовых» сайтов. Лучшей критики автору, публикующему свои тексты в рунете, не найти. Сами тексты, которые появляются на «падонковском ресурсе» (я говорю только о художественных текстах) можно поделить на две части – креативы и рассказы. Креатив – как правило, злободневное повествование, – там не важна форма, – больше ценится драйв, задор, кураж. И непременная часть креатива – так называемые «каменты», – они
