— Я… я понимаю, я должен вернуться, шеф. Но… не знаю.
Он хороший парень, этот француз, но шел бы он ко всем чертям. Он что, хочет, чтобы ему пали на грудь, благодарили и великодушно дозволили считать себя свободным? От упряжи, которую сам на себя напялил? Пусть сам разбирается. Пижон!
Подошла санитарная машина. «Сансонне» возьмет трех раненых. Один из них — полковник Уипхэндл. У него поврежден позвоночник от удара о рукоять несгораемого шкафа. Они полетят без сопровождающего. Гийом, подлетая к дому, вызовет санитарную машину, а в воздухе им все равно никто и ничем не поможет.
Полковник Уипхэндл был бледен, как полотно, и лежал прямо и недвижно, примотанный к неструганой доске полосами из какой-то легкомысленной ткани в оранжевых цветочках.
— Слушайте, Спринглторп. Запомните адрес. Тринити-Майнор, Патрик-кресчент, 3. Это мой дом. Двадцать километров к северу от Линкенни. Надеюсь, он цел. Я не знаю. Там жена, девочки. Скажите ей. Портфель моего отца. Она знает. Там бумаги. В синей папке. Я слышал сообщение. Видимо, они были правы. Вы сами поймете. И еще. Двайер — надежный офицер. Позаботьтесь о его семье. Она где-то на северо- востоке. Будьте осмотрительнее. Не исключайте альтернатив. Вы склонны. Я желаю вам. Бумаги — там ничего экстренного, но. Эту возможность не следует исключать. Простите. Очень больно. Так глупо, глупо.
— Да, — сказал Спринглторп. — Я все понял. Мы постараемся. Доброго вам пути, полковник. Потерпите.
Уипхэндл прерывисто вздохнул и закрыл глаза. Лоб у него был весь в поту. Спринглторп кивнул санитарам, они подняли носилки с доской и стали заталкивать их в самолет через боковой люк.
Гийом на прощанье высунулся из кабины, поднял руку в черной перчатке, зачем-то стукнул два раза кулаком по борту и захлопнул фонарь. «Сансонне» взревел, побежал по шоссе, взмыл и ослепительно сверкнул в лучах восходящего солнца. Его путь сегодня будет длиннее, чем вчера. Километров на двенадцать. Со спутников передали, что сползание острова в океан продолжается…
Спринглторп медленно побрел к своему джипу. Спать, только спать. Найти укромный уголок, забиться, как в нору, ощутить блаженное тепло, охватывающее ноги, и заснуть. Проснуться — и чтобы всего этого не было, чтобы по-прежнему, натужно рокоча, плыли мимо дома рудовозы, чтобы из кухни вкусно пахло гренками, которые жарит Эльза, чтобы светило розовое солнце, а все это оказалось сном. Длинным, тяжелым, связным. Когда же он начался? Когда погиб Джонни?…
— Мистер капитан, вам.
Мальчик лет десяти подал сложенную мятую бумажку. Он щеголял в офицерской фуражке, съезжавшей ему на глаза, поверх курточки на шнурке висел игрушечный автомат. В этом аду он был посыльным. Он принес сообщение с радиостанции. Удалось связаться еще с тремя округами на севере и востоке. Он был самым настоящим гонцом с важным поручением, но этого ему было мало. Он играл. Бездомный, может быть, потерявший родных, бегущий по неверной земле острова, низвергающегося в океанские пучины, он еще нуждался в чем-то, что могла дать ему только игра, только его собственная фантазия. Вот так, наверное, играл и Джонни. Тогда было столько работы! Спринглторп уезжал и возвращался затемно и редко видел, как играет его сын. Да, у Джонни не было отца. Как он был ограблен, бедный мальчик! Во имя чего?
В нем всколыхнулась нежность.
— Благодарю за службу, — сказал он и с радостью увидел, что угадал. — На вас по пути нападали?
— Да! — выпалил мальчик. — Целая тыща! Они стреляли из луков отравленными стрелами! Я их всех — паф! паф! паф!
Два округа безоговорочно присоединялись к решению пяти, с которыми удалось установить радиотелеграфную связь часам к четырем утра. К решению создать временный правительственный совет, принимающий всю полноту власти. Третий округ сообщал, что на его территории забило несколько горячих соленых гейзеров, просил о помощи, обещал обсудить предложение. Файфкроу молчало. Что же там случилось? Где Джеффрис?…
— Награждаю вас Большим крестом разведчика, — торжественно сказал Спринглторп. И вдруг спохватился. Ему теперь нельзя так шутить. Он действительно тот самый генерал-адмирал-фельдмаршал, который награждает, наказывает, велит: «Сделать так!» И никто ему не возразит, и все станут делать так.
— За веру, отчизну и короля! — отрапортовал посыльный. — Прикажете доставить ответ?
— Да, — сказал Спринглторп. — Будьте осторожны по пути и не опаздывайте к завтраку.
— Слушаюсь, сэр!
— А где твоя мама?
— Там, — мальчик махнул рукой. — Они там шьют.
Спринглторп вырвал листок из записной книжки, коряво написал: «Отец Фергус, надо сообщить, что к нам присоединились еще два округа. Я должен поспать. Не могу больше. Вы пока за меня. Дэвисон будет знать, где я. С».
— Ты знаешь отца Фергуса?
— Не, — ответил мальчик. — Я найду. Давайте.
Он схватил записку и побежал прочь. Земля под ногами резко дернулась, мальчик споткнулся, но не упал и продолжал бежать, размахивая белым листком…
— Памела, мне нужно отдохнуть, — сказал Спринглторп, вернувшись в бронетранспортер. — Я уже ничего не соображаю.
— Я разбужу вас в полдень, капитан.
Она вывела его в коридорчик, отворила боковую дверцу. Узкое помещение, одна над другой две застеленные койки.
Спринглторп удивился, вошел, дверца лязгнула за спиной. Он сел, чтобы снять тяжеленные ботинки, понял, что у него не хватит на это сил, ткнулся головой в подушку и, чувствуя себя ужасно виноватым, потянул ноги в ботинках на койку.
Нет, так нельзя. Нельзя позволить себе распускаться. Никому нельзя распускаться.
Он снова сел и непослушными пальцами начал расстегивать застежки.
4
— Вы меня простите, Спринглторп, мой врач в соседней комнате, и вам в случае чего придется его позвать… Зрелище не из приятных, но что поделаешь?…
Сенатору Джонатану Баунтону, главе гражданского комитета округа Линкенни, было уже за семьдесят, и его донимал диабет. Большой, полный, седовласый, бледное лицо, вялые нечеткие движения, изнурительное догорание под сенью шприца с инсулином. Единственный сенатор прежнего времени из числа девятнадцати начальников округов — новоиспеченных членов временного правительственного совета.
Спринглторп кивнул и блаженно погрузился в надувное кресло. Не с чего было блаженствовать. Да. Не с чего. И все-таки как хорошо было просто сидеть в кресле и не чувствовать себя давимым червем. Все, что они могли делать и делали в Рэли, было слепой возней червяка под топочущими подошвами бегущих гигантов. Он понял это, и дела начали валиться из рук. Закричи он об этом, стало бы легче. Но он должен был скрывать. Ото всех. И это стало невыносимо.
В прощальных словах Уипхэндла был какой-то странный намек. Портфель, бумаги. И совещание в Файфкроу. Оно не состоялось, но должно быть собрано. Там, в Линкенни, сенатор Баунтон. Все же сенатор. Надо ехать к нему. С этим согласились все. И только он сам знал, что это бегство. И еще Памела — у нее он был как на ладони. Бегство — это унизительно, это стыдно, но он больше не мог. Иначе он сошел бы с ума.
Выбираясь на бронетранспортере за пределы округа по восточной дороге, единственной, которую
