сказанный вельможа, а я за ним, он сказал такие слова: «Да хранит вас Бог, синьоры; мы к вам явились, Бенвенуто и я, каковой люблю его, как родного брата; и мы готовы сделать все то, на что будет ваша воля». Мессер Бенвеньято, видя, что зал наполняется таким множеством людей, сказал: «Мы просим вас о мире, и ни о чем другом». И так мессер Бенвеньято обещал, что суд римского губернатора не будет меня беспокоить. Мы заключили мир; после чего я тотчас же вернулся к себе в мастерскую, но не мог пробыть и часа без этого неаполитанского вельможи, каковой то являлся ко мне сам, то посылал за мной. Тем временем сказанный Луиджи Пульчи, поправившись, каждый день ездил на этом своем вороном коне, который был так хорошо объезжен. Как-то раз среди прочих, после дождика, он гарцевал на коне перед самой дверью Пантасилеи, поскользнулся и упал, а конь на него; сломав себе правую ногу в бедре, в доме сказанной Пантасилеи он, несколько дней спустя, умер и исполнил клятву, которую от чистого сердца дал Богу. Отсюда видно, что Бог ведет счет добрым и злым и каждому воздает по заслугам.
XXXIV
Уже весь мир был под оружием.[93] Папа Климент послал попросить у синьора Джованни де'Медичи[94] некои отряды солдат, и когда таковые пришли,[95] то они выделывали в Риме такие дела, что нельзя было оставаться в открытых мастерских. Это было причиной, почему я перебрался в добрый домина за Банки; и там я работал на всех этих приобретенных мною друзей. Работы мои в эту пору были не особенно значительны; поэтому рассказывать о них не стоит. В эту пору я много развлекался музыкой и такими удовольствиями, подобными ей. Когда папа Климент, по совету мессер Якопо Сальвиати, распустил эти пять отрядов, которые ему прислал синьор Джованни, каковой тогда уже умер в Ломбардии, Бурбон, узнав, что в Риме нет солдат, стремительнейше двинул свое войско на Рим. По этому случаю весь Рим взялся за оружие; и вот, так как я был очень дружен с Алессандро, сыном Пьеро дель Бене, и так как в те времена, когда колоннцы приходили в Рим,[96] он меня просил, чтобы я охранял ему его дом, то при этом, более важном, случае он попросил меня, чтобы я набрал пятьдесят товарищей для охраны сказанного дома и чтобы я был их предводителем, как я это делал во времена колоннцев; поэтому я набрал пятьдесят отважнейших молодых людей, и мы вступили в его дом, на хорошую плату и хорошее содержание. Так как войско Бурбона уже подступило к стенам Рима, сказанный Алессандро дель Бене попросил меня, чтобы я пошел вместе с ним сопроводить его; и вот мы пошли, один из наилучших этих товарищей и я, а по дороге с ним к нам присоединился некий молодой юноша, по имени Чеккино делла Каза. Мы пришли к стенам Кампо Санто[97] и здесь увидели это изумительное войско, которое уже прилагало все свои усилия, чтобы войти. В том месте стен, куда мы подошли, много молодежи было побито теми, что снаружи; здесь дрались что было мочи; стоял такой густой туман, какой только можно себе представить; я обернулся к Алессандро и сказал ему: «Вернемся домой как можно скорее, потому что здесь ничем нельзя помочь; вы видите, те лезут, а эти бегут». Сказанный Лессандро, испугавшись, сказал: «Дал бы Бог, чтобы мы сюда не приходили!» — и с превеликой поспешностью повернулся, чтобы идти. Я его попрекнул, говоря ему: «Раз уж вы меня сюда привели, необходимо сделать что-нибудь по-мужски»; и, направив свою аркебузу туда, где я видел более густую и более тесную кучу боя, я прицелился в середину, прямо в одного, которого я видел возвышавшимся над остальными; потому что туман мешал мне разобрать, на коне он или пеший. Обернувшись затем к Лессандро и к Чеккино, я им сказал, чтобы они запалили свои аркебузы, и показал им способ, чтобы не угодить под выстрелы тех, что снаружи. Когда мы так сделали по два раза каждый, я осторожно подошел к стенам и увидел среди тех необычайное смятение; оказалось, что этими нашими выстрелами убит Бурбон; это и был тот первый, которого я видел возвышающимся над остальными, как потом узналось. Уйдя оттуда, мы прошли через Кампо Санто и вошли через Сан Пьеро; и, выйдя за церковью Санто Аньоло, добрались до ворот замка[98] с превеликими трудностями, потому что синьор Ренцо да Чери[99] и синьор Орацио Бальони[100] ранили и убивали всех, кто покидал битву у стен. Когда мы подошли к сказанным воротам, часть врагов уже вступила в Рим и наседала на нас. Когда замок уже собирался опустить решетку у ворот, образовалось свободное место, так что мы четверо вошли внутрь. Как только я вошел, меня взял капитан Паллоне де'Медичи и, так как я принадлежал к людям замка,[101] заставил меня расстаться с Лессандро; что я сделал весьма против воли. Когда я поднялся на башню, в это самое время по коридорам вошел в замок папа Климент; потому что он сперва не хотел уходить из дворца Сан Пьеро,[102] не в силах поверить, чтобы те могли войти. Оказавшись таким образом внутри, я подошел к некоим орудиям, за каковыми имел присмотр пушкарь по имени Джулиано, флорентинец. Этот Джулиано, глядя промеж зубцов замка, видел, как разоряют его бедный дом и мучат жену и детей; и поэтому, чтобы не попасть в своих, он не решался запалить свои орудия и, бросив запальный фитиль наземь, с превеликим плачем терзал себе лицо; и то же самое делали некоторые другие пушкари. Поэтому я взял один из этих фитилей, велев себе помогать некоим, которые там находились, у каковых не было таких страстей; навел несколько штук сакров и фалконетов туда, где видел надобность, и ими уложил много людей у врагов; если бы этого не было, то та часть, что вступила в Рим в это утро, двинулась бы прямо на замок; и возможно, что она легко вошла бы, потому что орудия их не беспокоили. Я продолжал стрелять; поэтому некоторые кардиналы и синьоры благословляли меня и придавали превеликого духу. Так что я, воодушевясь, силился сделать то, чего не мог; достаточно того, что я был причиной, что замок в это утро спасся и что остальные эти пушкаря снова принялись делать свое дело. Я продолжал весь этот день; когда настал вечер, в то время как войско вступало в Рим через Трастевере, папа Климент, поставив начальником над всеми пушкарями Некоего римского вельможу, какового звали мессер Антонио Санта Кроче, этот вельможа первым делом подошел ко мне, учиняя мне ласки; он поместил меня с пятью чудесными орудиями на самом возвышенном месте замка, которое и называется «у Ангела»;[103] и это место обходит весь замок кругом и смотрит и в сторону Прати, и в сторону Рима; он дал мне под начало сколько нужно людей, которыми я бы мог командовать, чтобы помогать мне ворочать мои орудия; и, велев выдать мне плату вперед, отпустил мне хлеба и немного вина и затем попросил меня, чтобы я как начал, так и продолжал. Я, который, быть может, был более склонен к этому ремеслу, нежели к тому, которое считал своим, так охотно его исполнял, что оно мне удавалось лучше, чем сказанное. Когда настала ночь и враги вступили в Рим, мы, которые были в замке, особенно я, который всегда любил видеть новое, стоял и смотрел на эту неописуемую новизну и пожар; те, кто был в любом другом месте, кроме замка, не могли этого ни видеть, ни вообразить. Однако я не стану этого описывать; я буду продолжать описывать только эту мою жизнь, которую я начал, и то, что прямо к ней относится.
XXXV
Так как я непрерывно продолжал действовать своими орудиями, то, благодаря им, за целый месяц, что мы были осаждены в замке, со мной случилось множество величайших приключений, которые все стоят того, чтобы о них рассказать; но, не желая быть столь пространным и не желая оказываться слишком в стороне от моего художества, я опушу большую их часть, говоря только о тех, которые меня вынуждают, каковые будут наименьшие числом и наиболее замечательные. И первое из них такое: что, так как сказанный мессер Антонио Санта Кроче велел мне спуститься из-под Ангела, чтобы пострелять в некои соседние с замком дома, куда видно было, как вошли некои враги с воли, то, пока я стрелял, в меня грянул орудийный выстрел, каковой угодил в край зубца и отхватил столько, что по этой причине не сделал мне вреда: потому что это большое количество все целиком ударило меня в грудь; у меня остановилось дыхание, и я лежал на земле, простертый, как мертвец, и слышал Все, что говорили окружающие, среди каковых очень сетовал этот мессер Антонио Санта Кроче, говоря: «Увы, мы лишились лучшей помощи, какая у нас была!» Подоспел на этот шум некий мой товарищ, которого звали Джанфранческо флейтщик, —
