отданной только что воды.
Зато теперь позади стояла Нина. Невысокая, ладная, в голубых итальянских джинсах и сером свитере с горлом, который очень неплохо облегал ее стройную фигурку. Нина озадаченно улыбалась. Когда же Вадим подошел к ней и взял за руку, внимательно оглядела елочную подвеску. Затем кивнула в сторону петляющей вдали улицы.
— Это — его? Странный тип…
— Думаю, да, — Вадим был расстроен и обескуражен. — А куда это ты давеча подевалась, интересно? И где же мы теперь?
— Как это — где? — она глянула на него внимательно, с легкой тревогой в глазах. — Неужели ты не узнаешь? Это же — Новый год! Смотри!
Вадим обернулся.
Меньше всего местная погода походила на декабрь. Скорее, здесь уверенно правил бал конец апреля или даже начало мая. И хотя до черемуховых холодов было еще далеко, город был погружен в промозглую стынь.
Студеные серые дожди, словно предательски сговорившись, встретили первую листву ушатами холодной влаги. И листья испугались, застыли на мокрых ветвях, точно юные обнаженные любовники, которых родители накрыли в пустой квартире после тщательной, до мелочей подготовленной слежки. Майские жуки, только-только облюбовавшие кленовые и березовые ветви, замерли в оцепенении, погрузились в ленивый анабиоз, вяло шевеля челюстями и царапая колючими лапками сочную льдистую зелень. Можно было, проходя мимо, тряхнуть любое из молодых деревцов, обступивших караульными рядами старые улицы, мощенные доисторическим булыжником. И тогда жуки сыпались на асфальт градом вместе с потоками чистой холодной воды и веером клейких «носиков» и шкурок от лиственных почек, остановленных холодом, водой и чем-то еще непонятным. Точно в этом городе заморозили само время.
Вадим видел в витринах киосков старые, давно не существующие газеты и журналы, и на самих киосках висели старые, несуществующие вывески. Над старым костелом, что вырастал за поворотом, справа от моста, висели неподвижные как вечность серые тучи. А внизу, во дворике, шныряли серые вороны, мрачно поглядывая на женщин в черных платках, сидящих здесь на скамейках в любой час, любую погоду и время года.
Мороженщицы стояли возле колесных лотков с нарисованными на них разноцветными шариками в старомодных металлических креманках. Они продавали извечное шоколадное мороженое и эскимо, похожее на перевернутые стаканы с фанерными палочками, изредка разнообразя свой заледенелый ассортимент «кремом-брюле», который каждая из них выговаривала на свой собственный, причудливый лад. Имя этому городу было «Неизменность», и на таких улицах, наверное, очень приятно гулять под старость и не только, с легкостью забираясь в глубь одичавших парков и скверов, выходы из которых вели на совсем другие улицы, в другие кварталы и подступавшие к самим дальним микрорайонам густые и чистые леса.
Неясно было только, как возможно попасть сюда, в такой город, из размалеванного пластикового балагана Той-сити. И прямо — с его танцплощадки, на которой запрещали танцевать в…
СТОП!!!
Здесь и была разгадка. Это Вадим чувствовал с самых первых минут, когда деревья, улицы и мосты бросились ему в глаза и побежали стремительной панорамой, как при ускоренной съемке. Он знал этот город. Здесь когда-то он прожил свой самый трудный, мучительный и прекрасный год.
— А почему этот год — Новый? — произнес он, силясь удержать неуловимое, постоянно скользящее над его памятью острое и тонкое воспоминание. Чтобы окончательно вспомнить день и час, когда он вот так же стоял на улице таких высоких фонарей, стремительно убегающих вдаль, и цветущих каштановых свечей, вспыхнувших вдруг поутру среди зеленых разлапистых листьев. — Весна же!
— Ну, как ты не понимаешь! — возразила она. — Теперь у нас с тобой все будет сначала. Совсем по- новому. Счастливый год в Этом Городе! Помнишь?!
— Что ты говоришь? — он обернулся к ней и ошеломленно прошептал. — Разве ты не понимаешь, что всего этого теперь не может быть? Тебя, меня, этой улицы, этого города, наконец?
— Почему? — просто и наивно спросила она. — Вот я, вот — ты. Хочешь, я протяну руку и зачерпну воды из лужи? Она тоже настоящая, чудак человек! Хочешь?
И Нина весело рассмеялась и подбежала к лужице. Не говоря ни слова, она опустилась на колени, нимало не заботясь о чистоте рук и коленей. Затем протянула руку и осторожно, чтобы не замутить памяти о последнем пролившемся дожде, коснулась поверхности. Но в то же мгновение отдернула ладонь, точно ужаленная, закричала от ужаса и вскочила на ноги.
— Что, что случилось? — в беспокойстве окрикнул ее Вадим.
Нина, не говоря ни слова, в страхе протягивала руку к воде.
— Там… — сдавленно выговорила она. — Смотрит… на меня…
Он подошел и взял ее за руку.
Со дна лужицы на Вадима смотрела кукла в розовом платье. Все было, как и давеча, только лицом кукла теперь как две капли воды походила на Нину. Точно куклу делали с нее. Она смотрела широко раскрытыми глазами. Молодые люди, завороженные странным, почти мистическим зрелищем, не могли оторвать от него глаз.
А потом Нина неожиданно бросилась в воду, расплескивая лужу ногами, и принялась ожесточенно топтать и давить каблуком розовую куклу. При этом она все время норовила попасть ей в лицо, изломать, расплющить и, в конце концов, уничтожить.
— Гадина! Гадина! — в слезах кричала она, и мутные брызги летели у нее из-под ног.
Куклы уже не было видно в грязи, взбаламученной со дна, а Нина все еще била ее, топтала, размазывая слезы по лицу кулачком, точно позабыв не только о стоящем рядом озадаченном Вадиме, но и вообще обо всем на свете. Наконец молодой человек силой вытащил ее из воды, несколько раз встряхнул, приводя в чувство, и горячо зашептал прямо в лицо девушки:
— Ты что, Нина?! Какая муха тебя укусила?
Но Нина только мотала головой, безвольно и исступленно, точно и сама теперь была этой куклой — с пустыми бессмысленными глазами, в которых медленно угасали злоба и ненависть, уступая место отчаянию и тоске. А в голове Вадима вновь тревожно вспыхнули и покачивались разноцветными фонариками странно знакомые и почти уже совсем понятные в своей горечи и безнадеге слова:
«ТАНЦЕВАТЬ В ИСКАЖЕННОМ ВИДЕ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ!»
«Если ты проверяешь на прочность действительность, тем самым неизбежно делаешь это и с собой. Опасные танцы…» — подумал он.
А потом все опять закончилось и плавно перелистнулось, словно началась новая страница или завершился предыдущий куплет. Кто-то показывает мне картинки, решил Вадим, и горько посмеивается над моим непониманием их сюжетов. А, может, просто невидимые музыканты оставили тему и взялись за импровизации?
Вокруг, куда ни кинь взгляд, лежали серые заледенелые снега. Промозглый утренний ветер выдувал огромный ноздреватый сугроб посреди старого двора, окаймленного высокими, но уже изрядно покосившимися домами частного сектора. Вадим поднял голову и сразу же увидел знакомую лестницу: деревянные ступени, шаткие перила, круто забиравшие вверх, высокая трехцветная дверь и рядом — занавешенное оконце с неизменным цветком, выглядывавшим из-за края древнего пожелтевшего тюля.
Ступенька чуть слышно, электрически задрожала под ногой, и молодой человек замер на мгновение, прислушиваясь к собственным ощущениям. Это не было страхом падения, неловкого, глупого, но вполне уместного на прогнившей деревянной лестнице, по которой, наверное, ходят теперь все больше кошки и птицы. Вадим смущенно улыбнулся и покачал головой. Улыбка, однако же, сослужила ему плохую службу.
На стук ответили довольно быстро. Пожилая женщина, заспанная и нечесаная, открыла ему
