сожаления, пушистую, высокую, так и не украшенную в последний день уходящего года. А в новом году все уже было по-другому, и нужно было уходить отсюда навсегда.
Тогда еще он толком не понимал значения слова «навсегда», оно пришло позже, в свой срок.
Ключ висел на знакомом гвозде у дверей. Вадим добавит к нему денежную купюру, ту, что первым делом вынул из кармана. Он присел ненадолго на дорожку, представляя, как сейчас спустится по лестнице и, ни в коем случае не оглядываясь, согласно примете, уйдет со двора прочь, чтобы никогда уже не вернуться. Разве что прихватить что-то на память?
Молодой человек обернулся и увидел на краю стола забытую пластиночку-миньон. Потянулся, не вставая, достал ее кончиками пальцев и осторожно протер пыль с белесых черных окружностей. Затем всмотрелся и вздрогнул.
На пластинке не было царапин. Ее плоскость, очищенная от пыли, оказалась абсолютно гладкой. Здесь не было ни одной звуковой дорожки!
Вадим огляделся, вскочил и подбежал к целому ряду виниловых дисков, висевших на гвоздях. Гвозди были насмерть вколочены в стену. Окинул взглядом пластинки, затем для верности даже попробовал пальцем поверхности — все были чистые и гладкие. Это были муляжи.
Он не успел даже испугаться. Дверь с треском распахнулась, и в комнату тут же ввалилась троица, удивительнее которой Вадим в жизни не видел. И к тому же эта троица была обильно вооружена всяческой огнестрельной мелочью.
Глава 33
Место, где живут воспоминания
Инструктаж
Вид у нежданных гостей был более чем примечателен. Прежде всего, назвать их людьми было никак невозможно, они более тянули на «существ» или «особей».
Впереди выступал сухопарый и долговязый крыс. Видимо, он и верховодил. Крыс был экипирован в сугубо милитаристские одежды: коротковатый, протертый на локтях френч мышиного, разумеется, цвета, напяленный на голое тело; синие галифе, высокие шнурованные ботинки и обилие желтых кожаных ремней, коими тело существа было перепоясано подобно знакам редакторской правки — размашисто, решительно и бесповоротно. За идеологическую полноту картины отвечали пиночетовская фуражка с задранной к небу тульей и широкая повязка нацистских цветов, перетянувшая сгиб локтя этого существа как ретро-аппарат для измерения давления. Бригадир начальственно постукивал себя по ляжке тонким хлыстиком.
«Просто крысофашист какой-то!» — озадаченно подумал Вадим и оказался недалек от истины. Крыс тут же разразился великолепной серией фырчаний, урчаний и откровенно истерических стонов. Вдобавок он при этом еще невообразимым образом закатывал бегающие, бесноватые глаза прямо под козырек фуражки, в результате чего его остренькая физиономия превращалась в совершенно блеклую — с усатым носом на чистом холсте.
— А вот и он! А что вы думали? Спр-р-раведливость торжествуе-е-ет!
Обращался он, похоже, главным образом к собственному альтер эго и только потом — к подручным. Те выглядывали из-за мосластых крысиных плеч, худобу которых не скрывали даже чрезмерные аксельбанты, универсальная деталь на все театральные времена и бюджеты.
Один выглядел совершеннейшей свиньей — с мощным загривком, крепкими ушами, мясистым пятачком, заплывшим глазом, оттененным свежеприобретенной насильственной синевой, и прочими статями боевого хряка, не привыкшего отступать перед трудностями. Дополнением к образу были разве что синеватые перепончатые крылья, торчащие из-за спины Свина, словно огромного тучного мотылька вполне здоровой розовой расцветки.
Второй был заправской морской птицей — в широченных клешах, анархистском бушлате и боцманском клетчатом платке, повязанном на манер пиратской банданы. Облезлую и морщинистую шею этого баклана венчала маленькая голова с хищно загнутым клювом; во взгляде сквозила подозрительность, в позе и манере держаться — стеснительность, закамуфлированная под осторожность, и давно усмиренное самолюбие.
Вся троица, похоже, выслеживала Вадима, и теперь крысофашист не скрывал торжествующей ухмылки. А Вадим пока еще не понял, как отнестись к непрощеным гостям — поднять на смех или попросту вытолкать взашей. Второй вариант, пожалуй, выглядел предпочтительнее, но был сложнее организационно. И он решил прежде всего напустить на себя гордый и независимый вид существа с нарушенными конституционными правами.
— А, па-а-а-рдон, па-а-а какому случаю, господа?
Крыс крякнул, поправил свою оккупационную повязку и крутанул длинным куцым хвостом, который разом выскочил позади него как палка или упругий хлыст.
— Дежурный патруль. Старший патруля Отто фон Пасюк.
— Свин, — хрипло и кратко представился хряк. А затем, мрачно покосившись на своих товарищей, добавил упрямо и со значением:
— Заоблачный!
— В своем репертуаре, — хмыкнул баклан. — Братец Сарыныч, к вашим услугам.
И слегка отставил ногу, прошелестев штаниной.
— Вот! — не то констатировал, не то подытожил крыс.
— И что? — иронически спросил Вадим. — Чем обязан-то?
— Документики попрошу, — сухо молвил Отто.
— Пожалуйста, — равнодушно пожал плечами Вадим. Он достал из нагрудного кармана пропуск в институт и вложил его в протянутую когтистую лапу.
Крысофашист придирчиво осмотрел «корочку». Развернул, пробежал глазами, шевеля при этом уголками синеватых губ и длинными жесткими усами, часть которых была переломана — видать, патрульная служба в здешнем городе была не сахар. Затем крыс быстро взглянул на Вадима, сличая с блеклой фотокарточкой «три на четыре», большую часть площади которой закрывал уголок с расплывшимся штампом. После чего вздохнул и саркастически постучал пропуском по ладони.
— Не пойдет.
— Куда не пойдет? — издевательски поинтересовался Вадим, который иногда в трудной ситуации норовил ввергнуть оппонента в какой-нибудь долгоиграющий софизм. Но крыс был тоже не лыком шит.
— Никуда не пойдет, — отрезал он. — Ни с вами, ни отдельно. В нашем городе человеческие документы недействительны.
Это заявление, с одной стороны, отрезвило Вадима. С другой — подвигло на озарение.
— Понимаю, — пробормотал он. — Вы тут все — куклы?
— Большего оскорбления я еще сроду не слышал, — мрачно хрюкнул Свин и негодующе затрепетал крылышками. — Можно, я ему засвинячу?
— Остынь, болезный, — мотнул острой мордой крыс. — Забыл, откуда он?
— И впрямь, — поддержал старшего Братец Сарыныч. — Тебе бы все копытами махать, Заоблачный! Он же человек, не видишь?
Вадим озадаченно смотрел на патрульных: он прекрасно понимал, что вляпался в какую-то нехорошую историю. Причем — сразу с середины, не имея понятия о начале и вводной части.
— Где я? — ошеломленно спросил он. Пластинки на окнах тем временем потихоньку скручивались в трубочки, источая легкий и вонючий дымок истинной иллюзорности.
— Вы — в Мемориале, — бесстрастно сообщил крысофашист Отто. — Находитесь на его суверенной территории. Без соответствующего разрешения и даже — без временной визы.
— Понятно, — пробормотал Вадим, кривя душой против истины. — А где это?
