стал постепенно угасать. – Уж и отца с матерью на свете нет, и сестренок… Вот как все вышло…
Эгле раскрыла было рот, но что она собиралась сказать Травнику, так никто и не узнал. Март быстро отпрянул от окна и обернулся к друзьям.
– На том берегу стоит какой-то человек и подает нам знаки. Ну-ка, Янку, глянь! Сдается мне, что, судя по твоему описанию, это и есть твой давешний спаситель.
Коростель подбежал к окну. На том берегу озера у самой воды стоял человек. Тот самый. Ян ошеломленно посмотрел на друидов.
– Точно, он… А я-то, дурак, думал, что он мне примерещился!
ГЛАВА 11
НИСХОЖДЕНИЕ
Снегирь говорил. В беспамятстве говорят многие, в счастье – некоторые, в боли – все без исключения. Нет на свете такой силы, что может вытерпеть любую боль, оттого боль душевная порой и кажется горше физических мучений, ведь каждый ее терпит в одиноком молчании. Боль тела быстрее развязывает язык, нежели тяготы души, потому всегда нужно уметь выговориться, излить из себя сжигающий изнутри огонь, вне зависимости от того, угли ли это ужаса или ледяное пламя спокойствия. И так важно, чтобы оказался рядом в минуты твоих телесных и душевных испытаний хоть кто-то, пусть даже тебе незнакомый, пусть даже и равнодушная толпа. На миру, говорят, и смерть красна, терпеть же боль в одиночестве – значит, уверенно стучать в двери безумия.
Но Снегирь говорил, и не было рядом с ним никого, кроме злобной старой ведьмы, отрешенно перебиравшей дьявольский скарб пыточных инструментов под свои жуткие напевы. Снегирь говорил уже не от боли – был он в беспамятстве, и вело его сейчас мрачное колдовство зорзов, пробившее брешь в стене его отчаянного упорства, где до того не справились ни железо, ни вода, ни огонь. Ведьма Клотильда слушала, перетирала мягкой тряпочкой и без того блестевшие ножницы, клещи и крючки и вспоминала мужчин своей молодости. Они вставали перед ней могучими богатырями, повергавшими врагов одним мановением руки; красиво ухаживавшими за невинными девушками, бравшими их в жены или в плен в зависимости от обстоятельств и никогда не совершавшими бесчестных поступков. Бесчестные поступки в ее молодости совершали только женщины, причем не все, а только одна – воровка, разлучница, гадина. И еще – родная сестра.
Впрочем, Клотильда внимательно слушала бессвязные монологи некогда упитанного, а сейчас уже порядком исхудавшего друида. Колдовство дает время, но отнимает силы, думала ведьма, изредка помешивая черпаком на длинной ручке темно-красный отвар, тихо кипевший на медленном огне в котелке. Отвар состоял из разных компонентов, одно упоминание которых могло вызвать у людей слабонервных отвращение и даже рвоту, но главным компонентом готовящегося зелья была обыкновенная человеческая кровь, которую ведьма умело оберегала от свертывания. Это была кровь друида, который без устали что-то шептал заплетающимся языком, часто облизывая обветренные, посиневшие губы. Друид был намертво прихвачен железными тисками и крепкими ремнями к железному же столу с желобом – чтобы было удобнее собирать вытекающую из человека жидкость. А где-то там, в лесу, ветер гулял по верхушкам высоченных сосен, бил в скалы прибой, разбивался барашками пены. И никто, даже пройдя в двух шагах, не мог бы заметить в черном камне скалы скрытую от глаз дверь, лестница за которой вела глубоко вниз, в самое логово таинственных зорзов. Оно было построено в незапамятные времена для самого магистра Ордена, а теперь отдано могущественным адептам никому не понятной магии, в основе которой не лежали ни добро, ни зло – одно только великое Безразличие. К людям, к миру, ко всему остальному, что не носило цветов зари, которая на ветру иногда так походит на запекшуюся кровь. Или ржавчину, если только кровь может быть у холодного железа. Эту скрытую от глаз дверь невозможно было обнаружить и тем более – открыть никому из тех, кто не знал, где искать. Даже случайно никто не мог увидеть эту дверь в камне. Разве что кобольд.
В комнату, где еще недавно лежали двое связанных друидов, отворилась дверь. Тихие, легкие шаги проследовали в один из ее углов. Два холодных глаза, полускрытые капюшоном, внимательно изучали каменный пол. Видели ли они былые очертания тел, некогда брошенных сюда, как кули с мукой, или, может быть, следы миновавших движений и возмущений воздуха, еще не растворившиеся? Во всяком случае, осторожные шаги уверенно проследовали в центр каменного мешка, точно повторив маршрут проползшего здесь Снегиря, надеявшегося в тот миг, что его верный друг еще жив. Затем человек в сером плаще вернулся обратно, осторожно коснулся дверного косяка. Тонкая рука в кожаной перчатке аккуратно обследовала ручку двери, несколько раз повернула ее, после чего человек вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
Дальше его маршрут следовал вдоль каменной стены, на которой кое-где висели ввинченные между балками тусклые светильники. В этом коридоре стоял спертый и чересчур влажный воздух, и потому масло горело плохо, с треском и шипением. Человек шел странной походкой: маленькие шаги, поминутные остановки, а раза три-четыре он даже улегся на каменный пол, тщательно подобрав полы плаща. На самом же деле странного в этом не было ничего – просто он шел по следу. На этом понятие «просто» и заканчивалось. То, что пытался проделать этот человек, пожалуй, не удалось бы никому из простых смертных, потому что человек в плаще, как дьявольская ищейка, шел сейчас по следу бежавшей из плена души. И след этот он взял только что. Это был Лекарь, зорз, которого побаивались все его собратья, кроме Птицелова, и даже равнодушный к вопросам жизни и смерти Старик всегда старался по возможности держаться от угрюмого Лекаря подальше. Лекарь был непредсказуем, и сейчас он решил в одиночку совершить первый обряд Перехода. Об этом он не предупредил никого, даже Птицелова – впрочем, тот всегда поощрял инициативу. Для успешного выполнения обряда Перехода необходимо было пройти по следу души, которая еще совсем недавно рассталась с телом. Тело Книгочея предусмотрительный Лекарь распорядился содержать в холодном погребе-кладовке, в одном из потаенных убежищ подземной цитадели зорзов. А вот о том, как пройти сквозь стену этого мира, как это удалось Книгочею, можно ли при этом сохранить свой телесный облик, и что будет с ним потом, за гранью, Лекарь не знал. Впрочем, этого не знал и никто на свете. Но Лекарю было решительно наплевать на всех остальных. Зорз шел по следу и знал, что этот свежий след его обязательно куда-то выведет. Уверенность крепла в нем с каждой минутой, а смерти Лекарь не боялся, ведь он шел к ней в гости с подарком.
Дыхание последней Реки, о которой мало что знал даже мудрый Шедув, Книгочей ощутил сразу. Влажный огонь – так определил он для себя это непонятное ощущение тревоги. И еще – великого спокойствия, исходящего от могучего русла действительно великой и грандиозной реки, которой не может быть ни на какой земле. Она не была широкой – но другого ее берега, казалось, просто не было, или же он терялся в облаках пара и тумана, встающих на горизонте. А он в то же время был удивительно близок, словно над рекой свернулись пространство и время, и далекое прежде теперь казалось невозможно близким, только протяни руку. Но самое поразительное в Реке было то, что в ней… тек огонь. Была здесь, конечно, и вода, и по большей части здесь текла обычная речная вода. Однако она периодически вспыхивала, словно на ее поверхности изредка загорались лужицы нефти или чего-то другого, что невидимо, но горит на воде – так в знойном июне на городских площадях порой воспламеняется от солнечного жара нежный тополиный пух.
Шедув и Книгочей вышли к переправе, когда от нее только-только отошел паром. Темная платформа с
