Из всех времен года только у осени запах неизменный. Осень всегда пахнет горьковатым дымом, и даже если поблизости соседи не жгут кучи опавшей листвы, все равно этот дым всегда чувствуется в воздухе – листья уходящего лета сами тлеют, горят изнутри невидимым огнем, тают и рассыпаются под холодными дождями, что идут уже все чаще и чаще. Так думал Ян, поеживаясь от струек воды, норовивших забраться за ворот его куртки. Дождь шел над островом, не переставая, уже третий день, и это было больше всего похоже на начало октября.
Осенью на дворе поселяются заморозки, небо чисто промыто, и бегут за ворот мелкие холодки и капельки дождей, которыми осень традиционно обильна. Ибо смывает она чистой и студеной небесной водой из наших душ все пустое и наносное, грехи наши прошлые и воспоминания тяжелые. Оставляет в нас осень души чистые, как хорошо промытое, прозрачное окно, и далеко видно вокруг, ведь облетают с дерева – листья, а с души – ворохи ненужных забот и обид.
Может быть, поэтому многие и любят осень, и ждут ее каждый год, и надеются на обещанные ясность и чистоту. Приходит в это время к человеку и охота к перемене мест, но в отличие от хлопотливых птиц, на юг сбегающих от наших зим да метелей, ищет он в своей натуре новые местности и неосвоенные территории. И тело его в эти времена – как подрамник, который порою красотой своей или уродством соперничает с творением живописца, а душа его – как чистый холст. Душа ждет, что именно сейчас-то и должно случиться чудо, и возникнет в ней сама собой удивительная дверь, в мир, прежде неизвестный и неизведанный, в который ведет один единственный путь – в будущность и надежду; тихая и светлая осенняя дорога, усыпанная желтыми узорными листьями октября.
Март почувствовал неожиданно навернувшиеся слезы, резко захлопнул тетрадь с расплывшимися буквами, прежде значившими для него так много, а теперь – уходящими все дальше в прошлое. Так первые листья мая безумно радуют глаз и душу, но осенью те же листья на городских тротуарах, почерневшие и вымоченные дождями, гонимые пронзительными ветрами и метлами дворников, вызывают только брезгливое чувство жалости. И еще – какой-то щемящей грусти, преодолевать которую всегда помогает так рано выпавший первый снег. А человек, мыслями о котором наполнено каждое слово, каждый штрих, каждый всплеск стила на этих пожелтевших страницах, спокойно и небрежно меняет мир этих мыслей на какой-то другой, который просто не может быть достойным этих слов, этих чувств, этих глаз. Но это происходит, и чистые листы, исписанные былыми стихами, все больше напоминают увядшие листья, исписанные увядшими мыслями, чувствами, делами, ведь даже слова имеют привычку устаревать… И так – до новой весны, хотя на свете ведь может быть и вечная осень?
После похорон Книгочея друиды сменили прежнюю тактику поисков. Теперь они подолгу сидели в засаде на том месте, где кобольд отыскал невидимую дверь, увы, оказавшуюся входом в заброшенное логовище Птицелова. Нужно ли говорить, что Март чаще всего оказывался в одной паре с Коростелем, а Эгле – с Травником или же Гуннаром? Март все никак не мог отделаться от мысли, что зорзы не могли уйти далеко от этой скалы, потому что их подземное логовище не может быть таким уж огромным, чтобы выходы из него отстояли друг от друга на очень большом расстоянии. Но тут как раз зарядили нудные проливные дожди, от которых нельзя было укрыться ни в скалах, ни в лесу под сосновыми кронами, и друиды решили вновь собраться в избушке все вместе обсудить, что же делать дальше. Дни шли, а они до сих пор не увидели ни одного зорза, наверняка зная, что Птицелов и его подручные уж точно должны оставаться на этом ненавистном друидам острове.
– Мы излазили весь Колдун вдоль и поперек, и никакого результата. Даже Ткач нам ни разу не попался под горячую руку, – взял на себя роль председательствующего Март. – Между тем, скоро нам уже не придется рассчитывать на магическую помощь Хрума – проклятый кобольд уже второй день норовит завалиться в спячку. И, кстати, может быть, надо, наконец, вспомнить и о ключе Яна? – сказал Збышек и оглядел всех присутствующих, призывая их проникнуться важностью сказанного. – Он не может открыть нам никакую дверь? Зачем этот ключ так был нужен Птицелову? А почему он отдал его в замке Янеку обратно? У меня это вообще в голове не укладывается!
– Чем больше я думаю об этом ключе, тем меньше его понимаю, – задумчиво проговорил Коростель, поглаживая маленький мешочек на груди. Он по-прежнему носил ключ Камерона завернутым в платочек Руты.
– А разве можно понимать ключи? – удивилась Эгле.
– Наверное, я неправильно выразился, – согласился Ян. – Мне кажется, все дело в том, что мы не понимаем сущности этого ключа. По-моему, сущность – это правильное слово.
– Час от часу не легче, – взгляд девушки было одновременно и ироничен, и удивительно мягок. – Какая же у ключа может быть сущность?
– Ну, заложенная кем-нибудь, – неуверенно поддержал Яна Збышек. – Например, тем же Камероном. Ведь это – его дар.
– То, что это его дар, мне и так понятно, – заметила Эгле таким тоном, словно вот-вот покажет молодому друиду язык. – Мне только не понятно, как можно заложить в один кусок железа волшебные свойства на все случаи жизни. Вы ведь не будете отрицать, что именно ключ Коростеля разбудил его дудочку? Ян ведь уже рассказывал, как почувствовал, что ключ шевелится, как живой, и ведь именно после этого дудочка стала обрастать листьями, чтобы победить Силу Древес!
– Ну, положим, укрощение Силы Древес – это еще не все случаи жизни, – вмешался в разговор Травник, до этого мирно перебирающий семена из своего мешочка. Яну показалось, что для полноты картины сейчас очень не хватает Книгочея, уткнувшегося в его неизменную книгу, в которой на самом деле были одни чистые листы, и он грустно вздохнул. Не хватало еще и Снегиря, и Молчуна, и Лисовина, да и к непоседливому Гвинпину они в свое время успели неожиданно быстро привыкнуть. Неужели когда-нибудь придет время, когда они смогут собраться вместе где-нибудь в тихом садике, за деревянным садом, уставленным чашками с душистым чаем и яблочным… Нет, думать о Руте сейчас нельзя, сказал он сам себе и усилием воли отогнал воспоминание. Оно тут же обиженно забилось в самый дальний уголок его души и поглядывало оттуда огорченными глазенками. Но иначе нельзя – можно просто тихо и незаметно сойти с ума.
– Но все-таки, Симеон, – упрямо стоял на своем Март. – Неужели даже у такого ключа не может быть своей сущности?
