сказал, что Хозяин кладбища сумел отыскать к душе Йонаса какую-то лазейку, упомянув при этом некие «имена». Что это значило, Коростель не понял, а Травник ему впоследствии так и не объяснил, сколько Ян его ни выспрашивал. И другие друиды тоже отмалчивались и никогда между собой об этом не говорили, словно у них существовал на эту тему некий запрет. Коростелю даже казалось, что в беде, случившейся с Молчуном, возможно, были виноваты все его товарищи, но, сколько он ни пытался, вызвать на откровенность так никого и не смог. Теперь же Ян только начинал догадываться.
На Мосту Ожиданий друид Молчун совершил непоправимое и утерял душу. Словно птица, душа вырвалась из его груди, но не умчалась в небо, а осталась рядом и сопровождала его повсюду подобно птице, парящей высоко над головой. Никому не ведома природа этой связи, никто не знает, хрупка ли она или же напротив – крепче стали. А, может быть, иногда так и легче, когда душа на невидимой привязи, которую каждый волен сплести себе сам из чего сумеет или из чего предложат жизнь или ветреная судьба?
И только Птицелов сумел разглядеть эту птицу, понять эту связь и в конечном итоге – приручить к себе эту чужую душу. Далось это зорзу нелегко, но затея, видимо, того стоила – и Молчун стал еще одним звеном той замысловатой и артистичной игры, которую Птицелов давно уже вел с жизнью и которую Ян Коростель начинал понимать только сейчас.
Рута уже устала считать повороты и запоминать дорогу. К тому же она плохо ориентировалась в темноте – сказалась городская жизнь последних лет. И даже врожденная деревенская сметливость постепенно уступила место усталости, тупому безразличию и непреодолимому желанию присесть хоть на минуту. Места были ей незнакомые, да и откуда – судя по тому, сколько ее вели в подземельях, так далеко они не забирались даже во время странствований по Северной Литвинии в поисках нового жилья. Рута сейчас и представить себе не могла, что отсюда было рукой подать до дома Коростеля, а, значит, и до ее родной деревни. Уже в первые часы похода в подземных галереях она старалась примечать все повороты, надеясь бежать, едва только представится малейшая возможность. Но за все время пути даже на поверхности им ни разу не попалось и намека на человеческое жилье, а прежде чем бежать – Рута была девушка рассудительная, – нужно было хоть как-то определиться, где она примерно находится.
Края были сплошь глухие, болотистые; похоже, здесь и солнце-то остерегалось появляться лишний раз. Девушку постоянно не покидало ощущение, что в небе над здешними краями вечно стоит закат, поскольку только в это время суток небеса бывают такими желтыми, почти песочного цвета. Иногда сквозь густые облака пробивались редкие солнечные лучики, но их тут же заволакивали тучи, и само солнце было словно затянуто пеленой. Но даже отсутствие привычного солнечного света не настолько ее тревожило, потому что перед глазами Руты постоянно маячил человек, от одного взгляда на которого у нее наворачивались слезы отчаяния и горькой обиды. Это был немой друид Молчун, которого она совсем недавно выходила своими руками от неминуемой смерти, и который вслед за тем жестоко предал ее неизвестно зачем и кому.
Молчун, как это ни странно, ничем не выказывал ей своей неприязни, напротив – всем своим видом старался показать свое расположение. В редкие минуты отдыха и скудной походной трапезы немой друид всегда норовил подложить ей лучшие кусочки еды. Уже в первый же день их странного бегства – так сочла Рута истинную причину их скоротечных сборов и поспешного ухода из леса через подземный ход – Молчун сразу предложил ей собственную фляжку с водой, но девушка с негодованием отказалась. Рута даже попыталась плюнуть предателю в лицо, за что немедленно получила пощечину от зорза, который вечно сипел и кашлял. Видно было, что когда-то этот колдун долго болел и до сих пор никак не мог выздороветь. Позднее, приглядевшись к вечно кашляющему зорзу внимательнее, и заодно вспомнив свои былые лекарские уроки, она поняла, что этот кашель – последствия вовсе не минувшей недавно болезни, а, скорее, какого-то увечья или неизлечимого недуга, названия которого она даже не могла предположить. Первым делом Рута заподозрила застарелый туберкулез, но затем отмела это предположение – ей хорошо были знакомы симптомы чахотки, а здесь явно было что-то иное. Молчуна же столь оскорбительное поведение его спасительницы явно огорчило, он сразу надулся как обиженный ребенок, и весь последующий день стремился держаться от гордой девушки подальше. Впрочем, это не мешало ему жестами отдавать недвусмысленные распоряжения чуди и саамам, десяток которых из числа лучших воинов сопровождал их в качестве охраны. Главным же здесь все-таки был Болезный – так Рута сразу окрестила про себя хмурого и болезненного зорза.
Первый день после пленения она из принципа молчала и отказывалась от пищи и воды. Но, как говорится, голод – не тетка, к тому же стоило поберечь силы. Поэтому Рута на второй день для начала съела поутру немного снега, зачерпнув горсть прямо на ходу, а на привалах стала пить горячую воду, чтобы обмануть томительно-сосущие ощущения в пустом желудке. На третьи сутки Болезный пригрозил, что накормит ее насильно, и добавил, что сделает это таким способом, какой она себе и представить не может. Они все куда-то очень спешили и для чего-то тащили с собой Руту. Им нельзя задерживаться, а если она не станет есть, ослабеет, и ее придется тащить волоком. Так ей сказал Болезный и погано улыбнулся при этом. Девушке при виде этой улыбки стало страшно, и, для вида поразмыслив, она немножко поела. Но брать хлеб и воду у Молчуна Рута по-прежнему отказывалась наотрез.
Сбежать Рута решила еще в первый день плена. Но затем дорога очень скоро привела их в какие-то мрачные подземелья, где было так темно, сыро и неуютно, и вдобавок из темных галерей постоянно слышались какие-то шорохи. Так что Рута невольно даже стала держаться поближе к воинам чуди – самым рослым в отряде. Очень скоро она заметила, что союзные воины, несмотря на их воинственный вид и свирепые, как ей поначалу показалось, физиономии, относятся к ней весьма уважительно. Никто не приставал, не делал попыток облапить, и Рута даже ни разу не слышала мерзкого и циничного хохота, обычного у старых вояк при виде молодых девушек. Но причину столь сдержанного и вежливого поведения союзных воинов она не знала и долго ломала над этим голову, пока не представился случай, объяснивший ей все.
На третий день плена, когда она мрачно и отчужденно сидела у костра, к ней не спеша подошел низкорослый саам, как впоследствии выяснилось – из тех искусных охотников, что стреляют из лука белок и куниц точно в глаз, дабы не повредить ценной шкурки. Он что-то спросил у нее на своем гортанном наречии, криво усмехаясь. Рута, и без того в этот миг злая и мрачная, еще не пришла в себя после того, что с ней случилось. Поэтому девушка только смерила маленького охотника гневным взглядом и отвернулась. В тот же миг стрелок бесцеремонно ухватил ее за косу и резко дернул. От неожиданности Рута свалилась с камня, на котором все это время лелеяла планы дерзкого побега и страшной мести Молчуну, прямо в грязный подтаявший снег.
Товарищи охотника громко захохотали, но вмиг смолкли: в два шага подбежавший к сааму Молчун не говоря ни слова сбил охотника резкой подсечкой и сильно толкнул прямо в костер. Саам испуганно заорал и, разбрасывая горящие сучья, ринулся на друида. Но Молчун, до того спокойно ожидавший охотника, неожиданно повернулся к нему боком и сразу ударил саама резко вскинутым локтем в подбородок. Маленький охотник взвизгнул от боли, с прикушенным языком грянулся на спину, да так и остался лежать в снегу, ошеломленно моргая белесыми ресницами на друида. А Молчун шагнул к охотнику, присел перед ним на корточки, выразительно указал на свой неизменный колчан стрел за спиной и назидательно погрозил сааму пальцем. Тот быстро-быстро закивал в ответ, после чего Молчун протянул ему руку, помог подняться, и ушел обратно к своему дереву. Там он, как и прежде, снова уселся и принялся увлеченно строгать что-то ножом.
С той минуты союзные воины в отряде Болезного старались вообще обходить пленную девушку стороной. Если же приходилось к ней обращаться, держались с ней подчеркнуто вежливо, все время отводя
