— Как я помню, твоя няня — любая женщина, которая нянчила тебя, — она не была свободной, не так ли? Но ты же по этой причине любил ее не меньше.
Я не мог больше этого выносить. Я вышел из своей кабинки, моя защитная одежда осталась на лавке. Друг уже ожидал меня. Вид почти обнаженного Хусаина меня поразил. Его тело было бледным, как у рыбы, без волос, как у женщины, к тому же с женской грудью и округлым животом. Но самой необычной была его голова. Я никогда не видел Хусаина без венецианской шляпы или турецкого тюрбана. Вся его голова, за исключением одного небольшого чуба, была выбрита наголо и напоминала мяч. Это был мяч, который очень долго использовали, с огромным количеством ссадин и вмятин.
Огромный африканец появился снова, чтобы дать нам обувь — туфли, украшенные жемчугом на перемычке. Тонкость данной работы не сочеталась с той тяжестью, которую чувствовала нога при ходьбе. Каждая подошва была отяжелена толстой деревянной платформой. Я чувствовал себя гейшей, пересекающей площадь в своем кимоно.
— Эти туфли чрезвычайно удобны, — уверял меня Хусаин. — Они не допускают охлаждения ног от мрамора, берегут их от потоков грязной воды на полу. Они также не позволяют тебе поскользнуться и упасть.
Хусаин еще крепче затянул узел на моем полотенце, чтобы показать свою заботу обо мне. Я еле стоял на ногах, но он даже виду не подал, насколько я не вписываюсь в эту обстановку, только сказал: «К этой обуви надо немного привыкнуть».
Его миролюбивый тон показал мне, что он, должно быть, не нашел мою внешность настолько неприятной, как я — его и большинства мужчин в этой комнате.
Хотя, конечно, отсутствие критики могло объясняться тем фактом, что он был занят в этот момент. Только что пришел раб из дома Хусаина. Он принес маленькую коробку, и я был в шоке, узнав в ней упакованную соломой коробку со «Святой Люсии».
— Я полагаю, ты хочешь найти здесь покупателя? — спросил я.
Хусаин улыбнулся, но ничего не ответил. Он приказал рабу оставить коробку в кабинке и присоединиться к нам. Конечно, бани были странным местом торговли, если принять во внимание, как мы были одеты. Торговля предполагает, чтобы продавец прикрывал себя как можно больше, для того чтобы торговля была успешной, так что обычно одежда — союзник продавца.
Надо сказать, что мне очень польстило, что Хусаин желал отдать прибыль от продажи мне. И хотя при удачном стечении обстоятельств дорогостоящий кубок мог принести нам только половину суммы, в которой мы нуждались, я не мог игнорировать этот жест и решил быть благодарным моему щедрому хозяину.
Пока мы ждали, когда раб присоединится к ним, Хусаин продолжал свою болтовню:
— Конечно, жизнь раба на галере не такая уж завидная.
— Так же как и раба, подносящего дрова в этой бане, — заметил я.
— Те люди, которых мы видели при входе бани, — свободные турки.
— Понятно. Но почему они такие… такие…
— Несчастные?
— Да, несчастные.
— Всё очень просто. Свободный человек не уверен, что у его семьи будет вечером пища. Раб же уверен, если, конечно, его хозяин не хочет лишиться своего имущества. Свободный человек работает, чтобы избежать холода, голода его детей, болезни его старых родителей, вреда, который приносит его работа. Рабу не нужно об этом заботиться, — Хусаин говорил уверенно.
Я снова увидел высокую фигуру африканца. Он шел по комнате плавно, как будто под какой-то только ему известный ритм. Та же ухмылка освещала его лицо, и я понял: кипа полотенец, которую он водрузил на свою голову как какой-то необычный головной убор, не спасает его от голода и не делает его хозяина богаче. Мне вспомнилась Венеция и церковь Святого Гумариса, всегда заполненная людьми. Святой Гумарис покровительствовал калекам, обычно из гильдии носильщиков, или, как мы их называли, «занни», когда их отчаянная свобода приходила к страшному концу.
— Да, согласен, — ответил я. — Быть безымянным телом в безымянной массе, словно веточка в печи булочника, это не жизнь и для белого, и для чернокожего человека, мусульманина и христианина. Раба или свободного человека, я могу добавить. Поэтому я одобряю только использование рабов-преступников на галерах — людей, которые из-за какого-то жестокого действия против общества могут быть использованы им во искупление содеянного зла. Но это не относится к домашним рабам, которых забирают в дом хозяина и достойно обращаются с ними.
Появился раб Хусаина, и я дал другу передышку, так как мы все втроем отправились в следующую комнату бань.
Здесь присутствовали преимущественно мужчины. Сквозь огромное количество окон в форме звезд пробивался солнечный свет. Из четырех фонтанов в виде пастей львов (которые, наверное, тоже были византийского происхождения) лилась холодная вода в мраморные ванны и стекала ручейками на пол. Раб-привратник дремал на кипе бело-красных полотенец в углу, подтверждая слова Хусаина. Эти слова перекликались с топотом нашей обуви и звуками прикосновения раковин мидий о мрамор и разносились эхом от стен и воды.
— Это совершенно нормально, мой друг, например, для бедных семей в холмах Катахии продавать своих сыновей, и особенно дочерей, купцам в Стамбул. Им нужны не только деньги, более важен для них тот факт, что там их дети будут есть сытнее, одеваться лучше. Они знают, что там у их детей появляется шанс к лучшей жизни, совсем иной, чем в их бедном селении в горах. — Хусаин замолчал и отдался процедуре очищения.
В этой комнате слуга Хусаина намазал его едким белым составом из лайма и мышьяковой воды. Я и без предупреждения понял, что нельзя касаться этого состава губами и тем более надо беречь от него глаза. Никакие убеждения не заставили бы меня пройти это испытание, после того как я увидел, что через пятнадцать минут белый состав был соскоблен с кожи Хусаина ракушкой мидии. Именно таким образом Хусаин добивался белизны своей кожи и избавлялся от волос, которые были не в моде, каждый раз, когда приезжал на Восток по делам.
— Ты знаешь, Сулейман Великолепный — наш нынешний правитель, пусть Аллах всегда помогает его делам! — очень странный султан. Он всегда женится на матерях своих детей. Обычно женщин для гарема султана покупают, и какой же это успех для них! Подняться из такой отчаянной бедности, что приходится ходить по снегу босиком, и стать султаншей — самый высокий пост, которого может добиться женщина в нашей империи — пост, чуть менее могущественный, чем занимает сам султан. О чем же здесь жалеть? Все наши султаны были рождены женщинами-рабынями.
Хусаин говорил это, сдвигая свое бело-красное полотенце то в одну, то в другую сторону так низко, что раб мог почти касаться его гениталий. Что касается меня, то сколько бы времени я ни прожил среди турок, я никогда не позволил бы такого по отношению к себе. Кто знает, может, и обычай обрезания произошел из-за случайного неловкого действия раковиной?..
Итак, я не позволил рабу скрести меня ракушкой. После того как он смыл с меня мыло мускусной водой, раб вытер свои руки по локоть о полотенце, взял мочалку из конского волоса и начал ею скоблить меня. Единственная вещь, которую он не использовал, была плетенная из проволоки губка, но и все остальные приспособления были не менее жесткими для меня. Такое испытание стоило мне довольно большого количества кожи. Я думаю, раб, который проделывал все это со мной, с усмешкой констатировал, что он никогда еще не добивался такого ошеломляющего «очистительного» эффекта.
Между тем в другой ванне молодой человек приблизительно моего возраста производил такую же процедуру со своим дедушкой, наблюдать со стороны это было очень трогательно. В конце концов мыло с кусками кожи было смыто с нас при помощи ковшей с горячей водой, стекая ручейками по мраморным каналам.
— Рабство не настолько безнадежно и не настолько могущественно, как ты полагаешь, — продолжал Хусаин наш разговор между обливаниями. — Особенно для молодой девушки с такой внешностью и с такими талантами, как у твоей синьорины. И ты должен признать, что она была довольна, когда мы оставили ее, — добавил он. — Ты думаешь, мой друг, что, попробовав тех лакомств, которые она ела на завтрак сегодня, она будет довольствоваться той скромной пищей, что ты можешь ей дать? Прости меня,
