— Но только подумай, Абдула, что изнасилование значит для женщин. Даже если изнасилование не значит, что обычно, за ним всегда следует пренебрежение всех мужчин и вечный позор. И мне кажется, такая судьба даже хуже, чем смерть, потому что придется жить с сознанием того, что это может случиться снова и снова, в любой день до самой смерти. Я была так близко к этому, но все же меня спасли, поэтому я не могу полностью осознавать всю тяжесть этого проклятия. Я только поняла, насколько мы все ранимы. Возможно, мужчинам легче все перенести, потому что они знают, что это может случиться только один раз. Женщинам же приходится жить и знать, что все может повториться. В этом случае ты — ты уже свободен от такого страха.
— Вы это называете свободой?
— Свобода в руках Аллаха. Ты уже знаешь, что самое худшее позади, и ты свободен от всех страхов других мужчин.
— Но остались шрамы. О Аллах, шрамы, деформация мышц, мешающая даже простейшим движениям.
— А ты думаешь, мы не страдаем от невидимых шрамов, шрамов нашей души и чести? Эти шрамы более болезненны.
Есмихан отвернулась от меня, и я мог только видеть ее вуаль, прикрывающую округлые плечи.
— Возможно, ты не можешь думать так же, как я, Абдула, и если нет, мне очень жаль, что я обидела тебя. — Она снова повернулась ко мне, в ее глазах стояли слезы. — Все же я очень благодарна тебе за то, что, несмотря на все пережитые страдания, ты смог спасти меня от подобных страданий прошлой ночью.
Я пробормотал что-то невнятное в ответ.
— Я, по крайней мере, должна сказать, что если по воле Аллаха случилось то, что произошло на Пере, я могу только преклоняться перед всемогуществом Аллаха и благодарить его.
— Благодарить! Проклятье на любого бога, который спокойно сидит и позволяет этому случиться даже с псом! Вы можете извиниться и сказать: «Мы цивилизованные праведные люди» и «У нас существуют законы против таких вещей». Но все же это случается и на Пере, и в Египте. «Они там язычники». Ради Аллаха, ни собака, ни овца, ни бык не должны так страдать, не говоря уже о человеке, язычник он или нет. Будь проклят любой бог, кто позволяет это!
Мой взрыв богохульства заставил ее замолчать. Она стояла передо мной, крепко сжав свои губы. В изнеможении я упал у ее ног.
— Нет, Абдула, — сказала она очень тихо, так тихо, что мне показалось, что она молчит, а я читаю ее мысли. — Нет, я даже сейчас не могу поверить, что это случилось не по воле Аллаха. Ты можешь думать, что я эгоистична и даже жестока, но я не могу думать по-другому. Потому что если бы Аллах не пожелал этого, я бы никогда не узнала тебя. И даже после такого недолгого знакомства с тобою я могу сказать тебе, что это была бы самая большая потеря в моей жизни.
Немного позже Есмихан, как во сне, спросила меня:
— Сафи же связана со всем этим, не так ли?
В это время я чувствовал себя плывущим по теплому солнечному потоку и только смог что-то пробормотать в ответ.
— Я видела, как ты смотришь на нее, слышала, как ты произносишь ее имя. Сафи привела тебя к этому, Абдула?
В этот раз я смог только тяжко вздохнуть.
— Не беспокойся. Возможно, ты расскажешь мне эту историю в другой раз.
L
Повторяющийся сон про дервиша разбудил меня. Возможно, я стонал или даже кричал. Моя госпожа, которая спала рядом со мной, укрывшись вуалью, тоже проснулась.
— Абдула, что случилось? — спросила она.
— Это имеет смысл. В конце концов, это имеет смысл.
— Что имеет смысл?
Я сомневался, что она могла понять смысл чего-нибудь сейчас, в таком сонном состоянии.
— Просто загадка, над которой я давно ломаю голову.
— Что за загадка?
— Так, ничего серьезного. Ложитесь спать, моя госпожа. Мне жаль, что я вас разбудил.
— Я уже проснулась. Кроме того, кажется, уже довольно много времени.
— Солнце идет к зениту. Вскоре нам надо будет отправляться. Отдохните до того времени, соберитесь с силами. Это только мой сон.
— Теперь ты должен рассказать мне. Сны, которые не рассказывают, приносят несчастья. Его нужно рассказать и обсудить.
— Это турецкая традиция?
— Традиция? Нет, это здравый смысл.
— О, я понимаю!
— Это прогонит мою дремоту. Что же тебе приснилось?
— Просто что-то связанное со смертью Салах-ад-Дина.
— Салах-ад-Дин мертв? — Она выпрямилась.
— Да.
— Человек, который тебя кастрировал, мертв?
— Да.
— Абдула! Ты никогда не говорил этого.
— Разве?
— Абдула! Как это случилось?
— Произошло убийство.
— Абдула? Ты же не…
Я усмехнулся, увидев выражение ужаса на ее лице.
— Нет, госпожа. Успокойтесь.
— О, я видела, что ты сделал с разбойниками. Я знаю, ты на все способен.
— Конечно, я желал его смерти, хотел убить его своими руками.
— Абдула, Аллах может наказать тебя за такие мысли.
— Вначале, конечно, я был слишком слаб, чтобы думать об этом. Позже, когда мне стало лучше, я начал искать способ. Но Салах-ад-Дин был очень хитрым. В основном его жена следила и ухаживала за мной, а он держался вдалеке.
Трус! Проклятый трус, он прятался за спиной своей жены. Мне не давали ножа. Моей пищей были в большинстве случаев сладости и молочные продукты. Они говорили, что это делает евнухов послушными. Иногда мне давали немного телятины, но не часто, потому что она дорогая, и ее всегда мелко нарезали.
— Это чудо, что ты выздоровел с такой пищей, — прокомментировала Есмихан.
— И другой нож, которым я пытался отомстить его жене, они забрали.
— Ты никогда не пытался бежать?
Я только улыбнулся вере моей госпожи в мой героизм.
— Да, я об этом думал. Но вы же знаете Перу. Меня держали в самом центре Перы.
— В доме сельчанина?
— Точно.
— Но ты же мог сбежать оттуда.
— Разве? И какая жизнь меня ожидала в Венеции? Теперь, после того как из меня сделали… — Я не
